— Бабушка, я командировочный, заблудился. Подскажите...
Нет, это не подходит.
— Скажите, пожалуйста...
Нет, не так. Надо сразу поразвязнее и голосом построже, чтобы бабуля сначала испугалась, а потом уже соображала, кто это и чего это здесь перед ней.
— Бабуля!
Да, вот так же лучше.
— Бабуля! А который час? Кажется, это вернее.
Мужчина загулял, заблудился. Дорогу домой знает, только вот часов с собой нет... Какие часы в три часа ночи?!. Сначала:
— Бабуля! А закурить не найдется?..
Кажется, в точку! Мужчина загулял, идет домой, воздухом дышит, выветривается, чтобы дома жена не загрызла. А тут покурить захотелось...
— Бабуля! Закурить не найдется? Здорово придумано!
На душе у всех троих было неспокойно. И душа запросила песни. Балбес взял гитару и вспомнил годы, проведенные в местах не столь отдаленных:
...Постой, паровоз!
Не стучите колеса!
Кондуктор,
Нажми на тормоза...
Я к маменьке родной
С последним приветом
Спешу показаться на глаза...
Бывалый заслушался. Песня всколыхнула в его душе что-то далекое, забытое, словно кем-то брошенный камень всколыхнул гладь воды в застоявшемся озере.
Бывалому пригрезилась хорошая жизнь, которая начнется же у него когда-нибудь?..
Первым делом, артель купит себе «Москвич». Новенький. Синенький-синенький. С блестящими ручками. С мотором-зверем...
— Скажите пожалуйста, который час?
Трус подкрался из-за спины Бывалого в самый разгар его грез.
И уж было полез со своей химией в морду.
— А?
Бывалый обиделся: песню испортил, дурак!..
— Ты что, офонарел?
Трус извиняющимся тоном сказал:
— Тяжело в ученье, легко на работе. Тренируюсь я... Бывалый кивнул на свободного от дела Балбеса:
— Тренируйся вон на нем... Балбес истекал душой в песне:
Не жди меня, мама,
Хорошего сына.
Твой сын уж не такой,
Как был вчера...
Меня засосала
Опасная трясина,
И жизнь моя —
Вечная игра!
Трус был вежливым человеком, но не мог себе позволить прервать пение своего товарища и, только дождавшись, когда тот допоет свой куплет, подошел сзади и спросил:
— Вы не скажете, сколько сейчас градусов ниже нуля? Вопрос был трудным для понимания. Тем более для
такой особенной личности, как Балбес:
— Чего-чего?
Трус, не дожидаясь ответа, резким движением бросился к Балбесу и стал затыкать тому рот платком. Балбес вырвался из хрупких объятий Труса, одним пальцем отбросив того в угол комнаты, где на полочках сидели и смотрели на все происходящее любимицы Труса — кошечки-копи л очки.
— Ты что!
— Я тренируюсь.
Балбес посмотрел на задумавшегося Бывалого.
— Тренируйся лучше...
Бывалый очнулся от своих раздумий и достаточно сурово посмотрел на Балбеса.
— Тренируйся лучше на кошках!
Трус, вздохнув, согласился. Выбор у него был небольшой.
Кошечки-милашки стояли стройными рядами на всех возможных полках и подоконниках. Они с египетским спокойствием Сфинкса взирали на артельную троицу и на своего отца-автора Труса.
Он любил безмерно каждую из них. В каждую из них кисточкой была вложена капелька его таланта, и они, благодарные ему за это, должны были вытерпеть испытание хлороформом, которое совершал над ними их отец-создатель.
С кошками было очень легко и просто: они безропотно ложились ровными рядами, успокоенные парами хлороформа.
Дело было сделано, и семиструнная гитара перешла в руки очень музыкального в душе Труса:
Постой, паровоз!
Не стучите колеса!
Есть время
Взглянуть судьбе в глаза!
Пока еще не поздно
Нам сделать остановку...
Трусу было очень неспокойно на душе. Все его естество было против того, на что подвизалась артель. Он нюхом чувствовал любую опасность, любой подвох. И сейчас его интуиция просто кричала:
«Остановись! Не лезь!»
И он пропел своим соартелыцикам это предостережение:
Пока еще не поздно
Нам сделать остановку… А?
Его не хотели слушать. Его голос страждующего в пустыне потонул в непонимании, и Трус рванул струны гитары:
Кондуктор,
Нажми на тормоза!
Бывалый почувствовал — пора! Еще немного, и он сам сорвался бы и остановил операцию. Но хорошие деньги, обещанные за труды Семеном Давыдовичем, маячили на горизонте.
И он призвал сотоварищей: - Хватит гулять! Пора!
Он разлил по стаканам на троих и со значением крякнул:
— На работу!
Троица, скривившись, выпила...
Свой кефир.
* * *
Метель разыгралась не на шутку.
В предновогодние ночи так бывало всегда.
Это сейчас что-то изменилось в небесной канцелярии: го ли график поменялся, то ли дежурные по погоде сменились на несговорчивых и не любящих нашу землю: но зимы настоящей уже давно не видать.
Зима! С сугробами в рост человеческий, с городскими катками на главной городской площади, где по вечерам играла музыка и все, кто желал и мог встать на коньки, катались по кругу вокруг большой городской елки.
И не было большей радости и счастья для детворы, чем каждый вечер, подложив под свой свитерок газетку для утепления, натянув шапочку с помпончиком на голову и перевесив через плечо коньки-канадки, а еще лучше — фигурки — отправиться на каток.
На катке знакомились, на котке влюблялись, на катке ссорились, на катке каталась наша молодость!
* * *
Метель выла и бросалась хлопьями снега в спину сторожихи-бабушки «Божьего одуванчика».
В громадном тулупе она совершала свой дозор. Еще пройти до уголочка — и можно на покой, в теплую дежурку, где в печурке горела приготовленная щепа да небольшие поленья дров, отпускаемых Семеном Давыдовичем очень скупо; где на плите уже, наверное, вскипал чайничек
Марья Ивановна чуть ли не обомлела, когда к ней откуда-то из-за спины выскочил мужик. Он что-то залопотал, залопотал.
Пока Марья Ивановна не разглядела в мужичонке своего квартиранта Шурика, успокоиться не могла никак.
Шурик взмолился:
— Марья Ивановна! Ничего не могу поделать! Это какой-то кошмар! Я вас умоляю: идите домой. Никакой управы сегодня нет на Леночку.
Марья Ивановна и расстроилась, и растерялась одновременно:
— Ах ты, несчастье какое!.. Шурик умолял:
— Идите домой!
— Да как же я пост оставлю? — Марья Ивановна понимала, что уйти она никак не может, да и за внучку сердце разболелось.
— Не беспокойтесь, Марья Ивановна, я за вас подежурю!
— Да нельзя, не положено это!
— Не беспокойтесь, Марья Ивановна, все будет в порядке!
Марья Ивановна очень рисковала. Не ровен час — с проверкой кто. Или сам директор. А такое уж бывало. Но сегодня, в разгулявшееся ненастье, авось, никто до утра не появится. Бог не выдаст, свинья не съест!
— Ну, ладно, я быстренько.
Марья Ивановна сбросила на руки Шурика свой овчинный тулуп, передала двустволку, и свисток:
— На! В случае чего — свисти!
— Хорошо...
— Я скоро. Туда и назад!
И маленькая фигурка Марьи Ивановны растаяла в ночи.
Здесь, пусть в метель, пусть в холод, пусть на дежурстве, пусть одному в ночи, Шурику все равно было значительно спокойнее и легче.
И он, радостный, затопал в обход. Все было спокойно, Все было по-студенчески «нормалёк».
* * *
Сменив «родной» номерной знак на другой, с очень диковинной для города Энска нумерацией:
«Д 1—01», по окраинным переулкам Энска тарахтела инвалидная «крошка».
Троица шла на дело.
За полквартала до базы Бывалый остановил свое авто и выключил мотор. Балбес надвинул свою шапочку пониже на лицо, прикрыв нижнюю его половину. Трус туго повязал на шее большой шарф и закрыл им рот.
Балбес направился прямиком к главным входу на склад. Лампочка на фонарном столбе металась из стороны в сторону под порывами завывающего ветра, и тогда на стенах склада то появлялись, то исчезали громадные, зловещие тени грабителей-соартелыциков.