Еще не поднявшись в самолет, Зинка по номеру места, написанного на авиабилете шариковой ручкой, понял, что сидеть придется в хвосте. Как выяснилось, это было не так уж и плохо. Прямо перед ним расположилась супружеская чета – задумчивого и угнетенного вида мужчина, молодая худосочная женщина, впрочем, довольно миловидная, но не настолько, чтобы ее глаза не выражали ничего, кроме презрения и огромной претензии ко всем окружающим ее мужчинам и ребенок лет шести с хитрыми маленькими глазка-ми. Этот ребенок оказался отвязным до безобразия, как сказал бы Дантист: бесбашенным. Сразу после посадки он стал канючить, что очень хочет пить и писать. Родители на его просьбы отреагировали странно: мужчина закрыл печальные глаза и сделал вид, что спит, женщина достала книжку в мягкой обложке и погрузилась в чтение, совершенно не реагируя на вопли сына. Малец поныл немного и стал вертеться в кресле, то, забираясь на него с ногами, то, спрыгивая вниз, то, болтая ногами и пиная впереди стоящее кресло. Зинка порадовался, что не ему досталось место впереди малолетнего хулигана и что позади него тоже никто не сидит. Он откинул спинку кресла, насколько ему это позволила задняя переборка, и постарался уснуть. Уснул Зинка моментально, как пресловутый Штирлиц.
Зинке снился сон из детства.
Зимний лес был безмолвным и черно-белым. Черные, сырые и тяжелые, стволы сосен, черные родимые пятна берез, все остальное – белое. И, вдруг, в это двуцветное царство сна ворвалось что-то яркое и стремительное. Белка! Пробежав по сугробу (ее невесомое тельце не проваливалось в рыхлый снег), рыжая зверушка проворно вскарабкалась по стволу сосны и устроилась на ветке. В ее лапках появилась, неизвестно откуда взявшаяся, сосновая шишка. Она грызла шишку и косила взгляд на Зинку. Белки в Зинкином детстве были совершенно ручными и не боялись человека. Часто они вели себя даже нагло – забирались на плечо и, жалобно глядя в глаза, попрошайничали. Причем, что попало, они не ели – только орехи, семечки и сухарики. Зинкина белка попрошайкой не была, она сама нашла съедобную шишку (не все шишки съедобны) и теперь последовательно и деловито с ней расправлялась. Зинка подошел поближе. Белка перестала жевать, внимательно посмотрела на приближающегося человека и, размахнувшись, зафинтилила шишку Зинке прямо в лоб.
Зинка открыл глаза. У его ног лежала, отлетевшая от его лба, конфета чупа-чупс, а поверх спинки кресла на него смотрели, такие же круглые, как у приснившейся белки, но, в отличие от нее, хитрые глаза бесбашенного пацана.
- Ну, и что будем делать? – строго спросил Зинка.
- Дядь, отдай конфетку! – Похоже, что совесть ребенка не терзала.
Зинка поднял с пола конфету, подул на нее, аккуратно и не торопясь, снял фантик и засунул конфету себе в рот. Маленькие глаза пацана еще больше округлились от удивления, он сполз на свое сидение, но через секунду его голова выглянула сбоку. Глаза его по-прежнему были круглые – он не пони-мал, что происходит. Но реветь он не стал. На некоторое время мальчуган за-тих, видимо мучительно пытался осознать всю полноту постигшего его не-счастья. А Зинка, посасывая чупа-чупс, уже не пытался заснуть, возможно, пацан придумает что-нибудь более радикальное, чем метание конфет.
У Зинки, как и у большинства его коллег, не было ни жены, ни детей. Каким бы он воспитал своего сына, если бы он у него был, Зинка не знал, но, во всяком случае, бросаться чупа-чупсами в головы людям он бы ему запретил.
Зинкин отец был кадровым военным, танкистом, мать – хирургом в военном госпитале. Старший брат Зиновия, Иван тоже был военным и тоже танкистом. Он погиб в Чечне в двадцать три года. Такие слова, как честь, долг, родина не были для Зинки просто словами, они звучали так же свято, как слово мама. Иной профессии, нежели профессия военного, для Зинки не существовало.
Разведчиком он решил стать еще в четвертом классе, сразу после того, как впервые посмотрел «Семнадцать мгновений весны». Зинка просто заболел Штирлицем. Он во всем старался быть похожим на своего сериального кумира – всегда ходил прямо, не горбясь, одевался строго и, подчеркнуто, аккуратно, сделал такую же прическу, говорил мягко и спокойно, заканчивая любую фразу знаменитым «нет?». В школе его прозвали Штирлицем, и Зинке это нравилось. После «Семнадцати мгновений» был «Щит и меч», «Мертвый сезон», «Ошибка резидента» и прочие. Зинка скупил, чуть ли не все книги и видеокассеты о советских разведчиках. На них он учился шпионскому мастерству и формировал свои детские взгляды на то, каким должен быть настоящий разведчик. Он мечтал стать суперагентом, внедренным в самое логово врага, лихо, разрушающим все его преступные замыслы. Дет-ским мечтам было дано осуществиться, но не сразу.
После гибели Ивана у Зинкиного отца произошел инсульт, и его парализовало. Отец лежал на кровати без движения и ничего не говорил, только слезы постоянно текли по его впалым щекам. Вскоре папа умер.
Похоронили папу рядом с могилой Ивана. Отец пережил своего старшего сына на два месяца. На могилах отца и брата Зинка поклялся продолжить семейную традицию, стать танкистом. Окончив школу, Зинка покинул свой родной Академгородок, научный пригород Новосибирска, и уехал в Тамбов поступать в танковое военное училище. После окончания училища он служил на Дальнем Востоке, потом в Сибири. Служба давалась ему легко, и к двадцати шести годам Зиновий дослужился до звания майора. Занятия, маневры, учебные стрельбы – все это стало для него каким-то заученным и обыденным. Такая размеренная, скучноватая жизнь тяготила его деятельную натуру, и Зинка подал руководству рапорт о переводе в службу внешней разведки. Еще через полгода Зинку уволили из регулярной армии и зачислили курсантом в спецшколу, но не СВР, а в недавно сформированное Федеральное Агентство Эффективных Технологий (сокращенно – ФАЭТ).
Самолет стал заходить на посадку. Зинка обратил внимание, что кресло впереди него стоит ровно и не ходит ходуном. Зинка приподнялся и заглянул за спинку – пацан спал и всхлипывал во сне. Наверное, ему снилась конфета в яркой блестящей обертке, которую у него отобрал незнакомый злой дядька.
Глава 4. Совещание «покойников»
В прихожей конспиративной квартиры на крючке для ключей висело четыре медальона. Из гостиной доносились приглушенные голоса собравшихся. Витал тонкий аромат духов Герцогини и запах только что сваренного кофе. Зинка взглянул на часы – 18.00, он как всегда точен – и вошел в гостиную. Четыре пары глаз воззрились на него, приветствуя, вернее три. Скиф, как китайский Будда невозмутимо смотрел перед собой. «Облажался, теперь будет картину гнать», - подумал Зинка.
- Приветствую Вас, господа шпионы! У кого проблемы?
Аристократ поднял огромную руку:
- У меня живот болит. Объелся фиников на этом проклятом острове.
- И ты не знаешь, что с этим делать?
- Терпеть? – Аристократ обиженно посмотрел на Зинку наивными простоквашными глазами, широко расположенными на круглом веснушчатом лице.
- Экзотическую пищу нужно потреблять умеренно.
- Для меня теперь борщ – сплошная экзотика, – проворчал Аристократ.
- Страдаешь? – Вопрос Зинки прозвучал сочувственно. Аристократ пожал массивными плечами. – Ничего, привыкнешь.
- А мне фруктовая диета только на пользу, - весело подключилась к разговору Герцогиня. - В сочетании со СПА-процедурами и тропическим солнцем такой, я вам скажу, эффект…
- Да ты и так всегда выглядишь великолепно! – Зинка не скрывая восхищения окинул взглядом ее точеную спортивную фигурку.
Лицо, шею и открытые плечи и руки Герцогини покрывал ровный, прият-ного бронзового цвета, загар. Черные волосы (свои, не крашенные) живопис-но падали на плечи. На фоне загорелого лица неожидаемо ярко горели голубые глаза. В улыбке обнажались белые и ровные, как в рекламе «орбита» зубы. «Что она нашла в этом увальне? - подумал в очередной раз Зинка, - как бы они замечательно смотрелись, скажем, с Дантистом». Себя рядом с Герцогиней Зинка почему-то не представлял.
Герцогиня и Аристократ были вместе уже много лет (еще с разведшколы). Сначала их союз вызывал удивление у многих, может быть у всех. Она - красивая, сложена, как модель, порывистая, немного кокетливая. Он – рыхловатый (только с виду; на деле – груда тренированных мышц, железным корсетом оплетающих прочный костяк), флегматичный до безобразия (опять же одна видимость), медлительный в мыслях (снова обман) и в движениях (тут уж ничего не поделаешь). Эти свои качества Аристократ очень умело использовал: часто брякал невпопад, или вообще нес какую-то бредятину, - одним словом производил впечатление туповатого, не отягощенного многими знаниями человека. Оперативный позывной «Аристократ» он получил, благодаря ироничному складу ума начальника разведшколы генерала Колчина.