Выбрать главу

А вон уже и грушенка - ты смотри-ка, еще цела, Сколько же ей лет? В детстве "дойти до грушенки" - все равно, что почувствовать себя большим. "Дальше грушенки не ходи", - наказывала в то же время мать, когда собирались, например, за щавелем. Там уже считалась чужая земля. Так что грушенка - это и близко, и далеко одновременно, Но жива, стоит, разлапистая и низкорослая. Здравствуй.

У дерева кто-то зашевелился, и Черданцев разглядел женщину, торопливо собиравшую сумку. Еще одно воспоминание, тут же мгновенно вспыхнувшее, - у грушенки в самом деле всегда отдыхали последний раз перед селом. Как все вечно в этой жизни! А если бы он не приехал сюда дослуживать, неужели никогда не вспомнил бы пожарища, лог, эту грушенку?

Он стал притормаживать машину, подъезжать к замершей у дороги женщине медленно, вглядываясь в ее морщинистое, коричневое от загара лицо - у деревенских загар зимой не сходит, он просто становится цветом кожи. Пытался узнать. Тем более что мелькнуло что-то знакомое, и даже очень знакомое. Ну же, ну...

- О-о, военный? Довезешь меня, военный? - пошла женщина навстречу остановившейся машине, и это протяжное "о-о", вскинутая рука сразу выдали в ней Соньку Грач. Ну конечно же, это она, Сонька!

- Ба-атеньки, никак Мишка? - остановилась и она, вглядываясь в вышедшего из "уазика" майора. Всплеснула руками: - Точно, он. Миш, ты? все же с долей сомнения переспросила она.

- Я, Соня.

- Здравствуй. - Она медленно подошла, некоторое время рассматривала его, а потом в глазах мелькнули такие знакомые Михаилу Андреевичу бесенята: - Здравствуй, кучерявый, - повторила она с улыбкой, сняла у него с головы фуражку. - О-о, а где шевелюру-то свою оставил?

- В армии. Ракеты.

- А-а... - Сонька повертела в руках фуражку, надела себе поверх платка, подошла к зеркальцу, посмотрелась. Вздохнула, оперлась о капот машины: - Вот и жизнь прошла, Миша. Два раза встретились - и нет жизни. Смешно.

- Да ладно тебе, - дотронулся Черданцев до Сонькиного плеча, дотронулся просто так, но оба замерли: тогда, давно-давно, в сорок первом, он дотрагивался при встречах точно так же, и точно так же Соня замирала...

- Помнишь, что ль, все? - Соня отвернулась, стала смотреть на грушенку.

- А что ж не помнить?

- Да пацан вроде был.

- Но ведь, кажется, не... - начал Черданцев и тут нее оборвал себя: пошлость не имеет возраста или сроков давности. Соня, кажется, тоже поняла его, по крайней мере благодарно провела шершавой ладонью по его руке. И, странное дело, Михаил Андреевич почувствовал в себе волнение, словно перед ним стояла не морщинистая, сухонькая старушка, а все та же двадцатилетняя Сонька, Соня Грач, его первая женщина...

- А я из Зерново иду, годовщина свекрови, сходила на могилку, помянула, - начала опять Сонька. Она не умела молчать, могла говорить ночи напролет, избавляя и его от первых смущений. - Иду, чувствую, от ног отстала, села передохнуть, а тут военный едет... Знаешь, у меня самогоночка есть, слеза чистая. Давай выпьем? - И, не дожидаясь согласия, не оглядываясь, пошла обратно к грушенке.

Когда Михаил Андреевич, заглушив машину, подошел к ней, на подстеленной вместо скатерти сумке и обрывке газеты лежали яички, сало, хлеб, луковица. В граненом стакане успокаивалась у стенок плеснутая из бутылки самогонка.

- Я немного, - кивнул на "уазик" Черданцев, становясь на колени перед едой. Поднял стакан: - Ну что, Соня. Не ожидал, честно говоря, я тебя вот так сразу увидеть. Но - за тебя.

Отпил глоток. Мгновение, не отрывая стакана от губ, подумал и решился: опрокинул "слезу" до конца.

- О-о, уважил, - улыбнулась Соня. - Спасибо.

Сивушная горечь в горле постепенно опадала и превращалась в тепло в груди. В голове то ли затуманилось, то ли просветлело - поди разберись в том мгновении, когда наступает опьянение.

- Когда я приезжал последний раз в деревню, тебя не было здесь, устраиваясь поудобнее, проговорил Черданцев. Желая сделать Соне приятное, добавил: - Я спрашивал, говорили, где-то в Узбекистане жила.

Он угадал: Соня улыбнулась. Еле заметно, для себя, но улыбнулась.

- Жила. В Ташкенте. У меня и сын оттуда, че-ерненький. О-о, чистый узбек. Его и в селе дразнят узбеком... Ну а мне нальешь или самой за собой ухаживать? Аль не кавалер?

- Извини, - потянулся к бутылке Михаил Андреевич. Стекло в ней было темное, и плеснулось почти полстакана. Думал, Соня запротестует, но она взяла самогонку, поглядела на него, покачала головой своим мыслям и без слов выпила. Не спеша отломила хлеба, понюхала его, закусила. "Неужели пьет?" - подумал майор.

- Когда немцы подошли к селу, - продолжила Соня, - я вместе с беженцами в Москву подалась. А уж оттуда в Узбекистан. Сначала помыкалась, потом прижилась - хороший край, тепло и с голоду не помрешь. А вернулась все равно обратно.

- Я вот тоже обратно, - поддержал Михаил Андреевич. - Райвоенкомом.

- О-о, а что ж молчал-то? - выпрямилась Сонька. - Значит, по блату моего Юрку в хорошее место служить отправишь. Отправишь? Да ты ешь, ешь, не оставляй ничего, а то невеста рябая будет.

- Какие теперь невесты. Невесты теперь сыновьям. Сколько твоему-то?

- Осенью восемнадцать и стукнет. Двоим на селе - моему да Сашке Аннушки Вдовиной.

Рука Черданцева замерла над луковицей, и Сонька, видимо ожидавшая чего-то подобного, усмехнулась:

- Ну и жук же ты был, Мишка. Я ведь знала, что ты после меня к Аннушке бежал.

В груди у майора начало опять гореть, но теперь уже не от самогонки, а от стыда. И чтобы перебить это жжение, снять краску, залившую лицо, он сам потянулся к бутылке. Соня опять выпила, стала чистить яйцо, но раздавила его, уронила, и Михаил Андреевич решил, что больше не стоит наливать. Да и себе тоже.

- Но я не в обиде на тебя была, не думай, - раздумчиво проговорила Соня. Взяла лежавшую рядом фуражку, поиграла солнечным зайчиком на лакированном козырьке. - Ни на тебя, ни на Аннушку. Просто время случилось нам такое.

- А Анна-то... как? - переборов смущение - а что смущаться, раз все знает, - спросил Черданцев.

- Муж ее вернулся, ты, наверное, знаешь, весь покалеченный. Двоих деток успели родить - и отвезли на погост. Ее младший-то, Сашка, с моим Юркой не разлей вода, дружатся. Ты их вместе в армию-то и забери. А Аня... ты же знаешь, что колхоз красоты и здоровья не прибавляет. Она хоть и моложе меня, а боюсь, что и не узнаешь... О-о, на девятой версте вспомнила, - хлопнула себя по ноге Сонька. - Мне же давеча брови свербило, я еще и думала, что за путник встретится и с кем кланяться буду. Вот и сбылось... Ну что, поедем?