Нет, любовь к Ане, восхищение ею не стали слабее, наоборот, он теперь мог представить ее женщиной, и чем больше бывал у Сони, тем чаще заворачивал после нее к хатке Анны, стоял, смотрел на ее окна, шептал ее имя.
И однажды случилось чудо. В одну из ночей, когда он уже собирался уходить от Аниного плетня, окно в ее доме вдруг открылось, и Михаил увидел Аннушку. Освещенная лунным светом, в белой ночной рубашке, она протягивала к нему руки, и он, боясь, что это всего-навсего сон, прикусил губу. Больно. Больно? Неужели не сон?
А Анна продолжала, смущенно улыбаясь, протягивать руки. Он не помнит, то ли перелез через забор, то ли просто перелетел через него. Очнулся только в объятиях Аннушки. Неужели для такого счастья не хватало всего-навсего войны? Или была все же сила в примете с замком?
Но немец подходил все ближе, и мать, к тому же начавшая при нем поносить Соньку почем зря, отправила его в Москву, на оборонный завод...
С дороги засигналили: ехавший из села ЗИЛ просил уступить дорогу. Черданцев, торопясь, завел «уазик», освободил ее. Включил приемничек. Диктор читал выдержки из выступления первого секретаря Ленинградского обкома партии Романова перед партактивом города, где называл книги Брежнева «Малая земля» и «Возрождение» идейным оружием партии и народа. По ним же в Ташкенте состоялось республиканское собрание идеологического актива...
Майор поискал музыку, но наткнулся на зарубежные новости. Передавали, со ссылкой на английское агентство, о военном перевороте в Афганистане, где власть перешла в руки Военного революционного совета. Потом приемник захрипел, видимо, от проходившей вдоль дороги линии электропередачи, и майор выключил его: очередной переворот, лишь и разница, что на этот раз не в Африке...
Необходимое послесловие.У кого вздрогнуло тогда, 28 апреля 1978 года, сердце, когда радио сообщило о революции в Афганистане? Кто мог предположить, что событие на далеком юге вплотную подойдет к порогам миллионов наших домов? Что на эту войну успеют попасть даже те — страшно подумать! — кто еще ходил в это время только во второй класс. Быть бы пророку...
Впрочем, в 11 часов дня 27 апреля в кабинете полковника Богданова, отвечающего за южное направление в Генеральном штабе, зазвенел внутренний телефон. Звонить по нему мог только начальник оперативного управления генерал-полковник Ахромеев, и Богданов, складывавший в сейф документы, через стол дотянулся до телефона.
— Владимир Алексеевич, ты знаешь, что на твоем направлении идет революция? — не поздоровавшись, что было чрезвычайно редко, спросил Ахромеев.
Богданов бросил взгляд сначала на часы — 11 дня, затем на уже испещренный пометками листок календаря — 27 апреля, четверг. Переметнул взгляд на карту. Его направление — юг: Сирия, Египет, Израиль, Турция, Иран... Что-нибудь опять в Иране?
— Так, знаешь или нет? — Ахромеев словно следил за его взглядом, выделив ему ровно столько времени, чтобы оглядеться.
— Нет, товарищ генерал-полковник. Не знаю.
— Тогда отгадай, где.
Полковник уже не отрывал взгляда от карты и поймал себя на том, что смотрит на Израиль. И, скорее выдавая желаемое за действительное, почти уверенный, что ошибается, тем не менее произнес:
— Израиль?
— А как пишется — Афганистан или Авганистан?
Афганистан? Пишется через «ф», но для Генштаба это одна из самых спокойных точек на карте. Столица — Кабул, около 12 миллионов населения вместе с кочевниками. Единственная партия, имеющая хоть какую-то силу, — НДПА, Народно-демократическая партия Афганистана. Неужели она поднялась? Но ведь ее лидер, Тараки, вроде бы в тюрьме...
— Если революцию подавят, то левые, прогрессивные силы страны получат сокрушительный удар. — Ахромеев говорил тихо, словно размышляя сам с собой, и полковник плотнее прижал трубку к уху. — Ну а если же она победит... — тут начальник замолк надолго, и Богданов сам попытался сформулировать ответ: «...если же революция победит, то лагерь социализма пополнится еще одним государством в Юго-Восточной Азии». Хотя нет, Ахромеев хочет сказать что-то другое, недаром он замолчал.
— Если революция победит, то мы получим долгую головную боль, — неожиданно закончил генерал.
Пророческими оказались слова. Богданов, изучая затем обстановку в Афганистане, анализируя просьбы афганского руководства об оказании военной помощи, через год, летом 1979 года, останется однажды в кабинете после работы. Достанет карту Афганистана, карандаши, линейку, курвиметр. К 22 часам, осмотрев сделанное, запрячет помеченную знаками карту в сейф.
Это был план ввода войск в Афганистан, так сказать для себя. Но когда через полгода срочно потребуется проработать этот вопрос, карта будет извлечена на свет, и окажется, что полковник, нет, к тому времени уже генерал-майор, Богданов ошибется в своих расчетах всего на три-четыре батальона. Это будет не просто предвидение. Судьба складывалась у Владимира Алексеевича так, что в 1968 году его, только получившего звание майора, назначили в оперативное управление Генштаба. Тогда решался вопрос с Чехословакией, и ему изрядно пришлось попотеть над картами. А самого сверлила мысль: неужели, как в Венгрии, все же придется вводить войска? И с каким облегчением вздохнулось, когда пришел приказ: все, что наработано, проверить, опечатать и сдать — никакого ввода не будет. Да только через несколько недель вновь было приказано открыть сейфы.
История распорядилась так, что главным военным советником в Афганистане накануне ввода ОКСВ был генерал-лейтенант Лев Николаевич Горелов. А тогда, в 1968 году, он командовал воздушно-десантной дивизией, и ему была вручена карта Праги, отработанная как раз майором Богдановым, и боевой приказ: блокировать аэродром, почту, телеграф, мосты в чехословацкой столице. И еще — отправить самолетом в Москву членов чехословацкого правительства. На аэродроме оставался лишь один Александр Дубчек — уговаривали сделать обращение к народу. Не уговорили. И через сутки новый приказ Горелову: Дубчека — в Москву.