Доналд на ходу раскурил трубку, и отблеск тлеющего табака отражался в его наполненных слезами глазах. Ему казалось, что стоит вернуться в посольство, поднять телефонную трубку и набрать номер, как ему ответит Сунджи, а он спросит, что она читает или что она ела сегодня. Так он делал каждый вечер, если они не были вместе. Непостижимо, противоестественно – почему нельзя этого сделать сейчас. Доналд стоял у перехода для пешеходов, и слезы текли по его щекам.
В чем теперь смысл его жизни?
Пока Доналд не мог ответить на этот вопрос. Он и Сунджи любили друг друга, но важнее было то, что они искренне восхищались друг другом. Даже когда никто не ценил и не понимал того, что они делали или хотели сделать, Грегори и Сунджи легко находили общий язык. Они вместе смеялись и плакали, спорили и мирились, целовались и переживали за трудолюбивых корейцев, которые подвергались унижениям в американских городах. Доналд мог продолжать начатое ими дело, но, похоже, теперь у него не было никакого желания. Отныне им будет двигать рассудок, а не сердце. Сегодня в начале пятого часа он лишился сердца.
И все же, когда он вспоминал о террористическом акте, что-то в нем загоралось с прежней силой. Этот взрыв. В своей жизни Доналд пережил много трагедий, познал горечь утрат, потерял многих друзей в автомобильных авариях, авиакатастрофах и даже в других террористических актах. Но прежде это были несчастные случаи, нелепая судьба или преднамеренное убийство определенного человека за его поступки или за его жизненную позицию. Доналд не мог себе даже представить всю меру безответственности, которой должен обладать человек, способный на диверсию, унесшую жизнь Сунджи и жизни многих других. Насколько вескими должны быть мотивы, чтобы преступники сочли возможным привлечь к себе внимание, убив десятки невинных людей? Чье самомнение, честолюбие или особая философия были так гипертрофированно велики, что могли быть удовлетворены только таким путем?
Доналд не знал ответов на эти вопросы, но хотел бы знать. Преступников нужно схватить и казнить. В древней Корее убийц обезглавливали, а их головы выставляли на всеобщее обозрение на шестах, чтобы их могли клевать птицы. Корейцы верили, что тогда неприкаянные души убийц, слепые, глухие и немые, будут обречены на вечные скитания. Тогда и в иной жизни они не столкнутся с Сунджи, думал Доналд, ведь она в своей безграничной доброте способна взять их за руки и повести в безопасный и уютный уголок.
Снова вспомнив о следах, оставленных армейскими ботинками, и о пластиковой бутылке, Доналд остановился перед каким-то кинотеатром. Неожиданно ему захотелось участвовать в расследовании майора Хвана – не только для того, чтобы воздать террористам по заслугам, но и чтобы сосредоточиться на чем-то ином, кроме своего горя.
Впрочем, возможно, для него найдется и другое дело. Не исключено, что ему удастся разобраться в сути и мотивах преступления быстрее, чем Корейскому ЦРУ. Для этого ему потребуются помощь генерала Норбома и вера в успех. Почему-то Доналду казалось, что Сунджи одобрила бы его планы.
При мысли о Сунджи слезы опять покатились по щекам Доналда. Он подошел к краю тротуара, остановил такси и поехал на военную базу США.
Глава 22
Вторник, 7 часов 8 минут, граница между штатами Виргиния и Кентукки
Хотя радиотелефон был настроен на полную громкость, Роджерс с трудом слышал Пола Худа, и ему пришлось плотнее прижимать наушники. Впрочем, в плохой слышимости было и определенное преимущество – когда Роджерс набирал номер, он понимал, что ему предстоит далеко не теплая дружеская беседа. И он был прав.
Лучше бы Худ накричал на Роджерса, тогда генерал по крайней мере хорошо слышал бы директора. Но Пол Худ редко повышал голос. Если его что-то раздражало, он начинал говорить очень медленно, обдуманно вытягивая из себя слово за словом, как будто боялся поскользнуться на собственном гневе. В такие минуты Худ казался Роджерсу поваром в фартуке и белом колпаке с противнем в руках, на котором он осторожно опускает пиццу в печь.
– ., оставил меня с неукомплектованным штатом, – говорил Худ. – Моей правой рукой стала Марта.
– А чем она плоха, Пол? – кричал Роджерс в микрофон. – В первой заокеанской операции я должен быть с отрядом.
– Не ты принимаешь такие решения! Ты должен был согласовать свои планы со мной!
– Я знал, что у тебя хватает дел. Мне не хотелось лишний раз тебя беспокоить.
– Ты боялся получить отказ, Майк. Признайся хотя бы в этом. Не пытайся меня обмануть.
– Ладно. Признаю, в этом ты прав.
Роджерс покосился на подполковника Скуайрза. Тот делал вид, будто ничего не слышит. Генерал побарабанил пальцами по телефону; он надеялся, что Худ остановится вовремя. Роджерс был таким же профессионалом, как и Худ, тем более в военных вопросах, и не был намерен выслушивать больше необходимого. Особенно от того, кто выколачивал деньги из таких типов, как Джулия Роберте или Том Круиз, когда генерал вел в бой механизированную бригаду в Кувейте.
– Хорошо, Майк, – сказал Худ, – ты остаешься с отрядом. Что мы можем сделать, чтобы ваша операция прошла наиболее эффективно?
Бог ты мой! Он действительно знает, когда нужно остановиться, подумал Роджерс, и сказал:
– Пока держи меня в курсе дела, как развиваются события, а если нам придется предпринять активные действия, убедись, что мои сотрудники предварительно проиграли ситуацию на компьютере.
– За компьютерным моделированием я прослежу, а единственной новостью было то, что президент поставил нас во главе Группы по разрешению корейского кризиса. Он намерен занять жесткую позицию.
– Хорошо.
– Хорошо это или плохо, мы обсудим потом, когда все закончится, за пиццей и пивом. Пока же приказ остается прежним – следовать к месту назначения. Мы сообщим по радио, если будут какие-то изменения или поступит свежая информация.
– Понял.
– И еще одно, Майк.
– Да?
– Не забывай о своем возрасте и предоставь возможность ребятам таскать тяжести.
Роджерс и Худ попрощались. Генерал откинулся на спинку и про себя усмехнулся, вспомнив своего любимого персонажа из субботней вечерней передачи. Но что его действительно тронуло, так это упоминание Худа о пицце. Возможно, это было простым совпадением, но нельзя отрицать, что Худ обладал почти сверхъестественным чутьем в том, что касалось маленьких людских слабостей. Роджерс часто задумывался, появился ли этот талант у Худа, потому что он занялся политикой, или он стал политиком, потому что имел такой талант. Как только у Роджерса возникало желание дать Худу пинка, он напоминал себе, что Пол занял место директора Оперативного центра не без веских оснований.., как бы Роджерсу ни хотелось, чтобы это место предложили ему.
Еще Роджерсу очень хотелось, чтобы Худ хотя бы изредка присоединялся к нему в его развлечениях, а не вел себя так, словно вознамерился принять участие в конкурсе «Лучший семьянин года». За игорным столом они, наверное, могли бы заработать состояние, а кое-кто из его девушек, возможно, заставил бы Худа немного расслабиться, сделать его жизнь чуть легче.
Роджерс стянул наушники и прислонился к вибрирующей алюминиевой стенке транспортного самолета. Провел ладонью по седеющим черным волосам, которые коротко постриг накануне.
Роджерс понимал, что Худ не может стать другим – точно так же, как не может вдруг измениться и он сам. Вероятно, это не так уж и плохо. Что сказал Лаодам Одиссею? «.., яви же силу свою нам, изгнав из души все печальные думы». Что стало бы с любым из них, если бы их не подстегивало чувство соперничества, соревнования? Одиссей не стал бы участвовать в играх, не победил бы в метании диска, не был бы приглашен во дворец Алкиноя и не получил бы подарки, которые так пригодились ему на обратном пути.