— Заявление на отпуск по ранению.
— Какому ранению?
— Этому, — я осторожно опустил ладонь на повязку.
— Ты же сам отказался от госпиталя! — удивился Смушко.
— Товарищ начальник губрозыска, скажу честно: ранение — это всего лишь повод. У моей сестры большие неприятности в Петрограде, по обвинению в убийстве арестован её муж. Хочу попросить у вас две недельки, чтобы съездить и во всём разобраться.
— Значит, так просто — съездить в другой город и разобраться? — хмыкнул Смушко.
— Ну да, — повёл плечом я. — Кроме сестры, у меня больше не осталось родных. Кто ей поможет, если не я?
Смушко приподнялся, с грохотом отодвигая стул. Подошёл к окну, зачем-то посмотрел в него, а потом принялся ходить по кабинету, заложив руки за спину.
— Отпуск, говоришь? — спросил он, остановившись.
— Так точно: отпуск по ранению, две недели, — подтвердил он.
— Три! — вдруг сказал он.
— Что — три? — не сообразил я.
— Три недели! — объявил Смушко. — И чтобы все эти три недели тебя не было в городе.
— Это как прикажете понимать, товарищ Смушко? — обалдело спросил я, не ожидая такой щедрости от начальства.
Если честно, я и на две недели особенно не рассчитывал, учитывая тот объём работы, который свалился на губрозыск за последние дни.
— Понимай, как сказано: сегодня же чтобы купил билет и ноги твоей в городе все эти три недели не было! — прорычал начальник.
Я слегка оцепенел от услышанного. Ну не укладывались никак эти слова в ту картину разговора, которую я мысленно прокручивал в голове, когда шёл сюда. Ждал чего угодно, но только не этого!
— Товарищ начальник, — встал я. — Если вы полагаете, что я веду себя как последняя сволочь и предатель, которая бросает своих товарищей в трудную минуту, то это не так! Вы прекрасно знаете, что я готов дневать и ночевать на службе, что я всегда с душой радею за дело!
— Дурак ты, Быстров! — резко оборвал меня Смушко. — Вернее, дважды дурак! Как ты мог такое подумать о нас, твоих товарищах!
— Виноват, — смутился я. — Только объясните, что происходит. Вы ведь не случайно хотите, чтобы я уехал из города.
— Именно, что неслучайно! — сказал Смушко. — И это будет самый лучший выход для тебя, Быстров.
— Я что-то натворил? — насупился я и стал лихорадочно вспоминать список собственных грехов.
Если быть точным, то только те вещи, которые произошли на моей памяти.
Вроде ничего криминального не натворил. Конечно, даже к столбу докопаться можно, а уж тем более к оперу, однако чего-то стоящего на меня вряд бы нарыли, где мог — я обставился.
Понятно, что у нас такая профессия — чаще пистон вставляют, чем награждают. Это было и в моём времени, уверен, что и на заре советской власти ничуть не лучше.
Тогда что?
Кто знает, может настоящий Георгий Быстров успел как-то накуролесить, а мне предстояло расхлёбывать последствия? Но я-то о них был ни сном ни духом!
И это самое хреновое в моём положении.
— Не мучайся, Быстров! — произнёс Смушко. — Вижу, что весь озадаченный, даже взгляд какой-то стеклянный стал. Ты, как раз наоборот — молодчина! Действуешь как положено. Жаль, не все у меня такие, — вздохнул он. — И потому, что ты хороший работник, у тебя большие проблемы. Есть человек, который хочет твоей крови. К несчастью, это не рядовой обыватель или мелкий бандит. Я хочу вывести тебя из-под удара, Быстров!
Глава 3
Я присвистнул:
— Что, всё настолько серьёзно?
— Более чем, — подтвердил Смушко.
— Можете поделиться раскладом, чтобы я понял — откуда ветер дует?
— А ты не догадался? — удивился Смушко.
— Догадываться — одно, знать — другое.
— Вчера Симкин попросил в камеру бумагу и чернила, сказал, что напишет признательное письмо.
— И что — обманул? — нахмурился я.
— Нет, не обманул. Накатал текста на рулон обоев. Вот только все грехи взял на себя, о товарище Кравченко ни слова плохого. Дескать, скрытно действовал за спиной начальника, постоянно боялся разоблачения и всё такое.
— Другими словами: Кравченко у нас теперь розовый и пушистый?
Смушко вряд ли мог знать эту идиому (для подстраховки я даже заменил слово «белый» на другую окраску), но моментально уловил смысл и кивнул в ответ.
— Да, по этой линии Кравченко не зацепило.
— А если попробовать забрать Симкина к нам — поколоть его здесь? — во мне разыгрался охотничий азарт.
— Его сейчас архангел Гавриил колет, — грустно сказал Смушко.
— Хотите сказать…
— После того, как Симкин в письменном виде дал признательные показания, он повесился у себя в камере. Дескать, чувствую глубокие угрызения совести, страдаю за то, что подвёл товарищей, больше не могу жить… Его нашли уже холодным.
— Кравченко… сука! — вырвалось у меня.
— Я тоже думаю, что его повесили, — подтвердил Смушко. — Заставили написать письмо, а потом отправили на тот свет.
— А что комиссия?
— Комиссия — ничего. Признания Симкина их вполне удовлетворили. Конечно, Кравченко влепили строгий выговор, но с должности не сняли.
— Думаете, помогают высокие покровители из Москвы? — предположил я.
— Похоже на то. Любой другой уже турманом бы вылетел с поста.
— А почему не зашли с другой стороны… Этот Батыр, который в меня стрелял… Говорили, что он работает в ГПУ.
— Работал, — поправил Смушко. — Кравченко предъявил приказ, по которому этого Батыра уволили ещё две недели назад как не внушающего доверия. Более того, по нему велась разработка со стороны ГПУ. Причём всё официально, с печатями и подписями.
— Красиво обставился товарищ Кравченко, — невольно восхитился я.
— Это ещё не самое плохое, товарищ Быстров. Комиссия уезжает в Москву, а Кравченко теперь жаждет твоей крови.
— Ну, ему ко мне не подкопаться, — слегка легкомысленно произнёс я.
— Ошибаешься, — с горечью сказал Смушко. — Тебя хотят обвинить в применении пыток.
— Небось со слов бандита Трубки? — хмыкнул я. — Ну-ну, и что этому бандиту веры больше, чем мне?
— Кроме показаний Трубки, есть ещё и показания Баштанова… Ну, то есть того, кого все по-прежнему считают Михаилом Баштановым.
— Так он же мёртв! — вырвалось у меня.
— Эта сволочь успела заранее написать на тебя жалобу чекистам.
— Вот же сволочь, этот Миша! — вырвалось у меня. — Даже после смерти пакостит!
— Ну, а поскольку никто не знает, что Баштанов — не тот, за кого он себя выдавал, и все считают, что это наш товарищ, который героически погиб в схватке с опасным преступником, его слова в глазах ГПУ и особенно товарища Кравченко, имеют большой вес. Как понимаешь, посадить тебя вряд ли посадят, но вот из губрозыска уволить могут.
— Да… закрутилось колесо, — озадаченно протянул я.
— У Кравченко на тебя зуб, он тянуть не собирается. Поэтому я даже рад, что есть формальный повод, чтобы ты уехал из города. В Петрограде Кравченко до тебя не дотянется — руки коротки. Ну, а за три недели мы попробуем доказать истинную сущность Баштанова и выяснить, кто он такой. Этим делом будет заниматься Чалый, а он сейчас ради тебя в лепёшку разобьётся, но сделает.
— Спасибо, товарищ Смушко! — растроганно произнёс я.
— Не торопись с благодарностями, Быстров. Это ещё не всё. Надо ещё парочку дел сделать.
Он подвинул к себе несколько листов бумаги и принялся старательно писать. Когда просох первый лист, протянул его мне.
— Держи.
— Что это такое? — спросил я.
— Это письмо к товарищу Ветрову, инспектору третьей бригады Петроградского уголовного розыска. Он меня хорошо знает, на курсах познакомились. Третья бригада как раз занимается раскрытием грабежей и убийств, — пояснил он.
— Здорово, — обрадовался я. — Спасибо за рекомендательное письмо.
— Само по себе письмо ещё ничего не значит. Ветров — мужик, в целом, нормальный, но должность накладывает свой отпечаток. Как понимаешь, в свою кухню посторонних пускать никто не любит, тем более в таких вопросах, как дело об убийстве. Так что есть вероятность, что он просто пожмёт тебе руку и на этом вся помощь закончится, — вернул меня с небес на землю Смушко.