– Ты-ы-ы?! – изумился пацан, подойдя поближе, и, обернувшись, крикнул своим:
– Все нормаль, это пахан!
Напряжение мгновенно разрядилось, раздалось веселое шушуканье.
– Привет, Чокнутый! – звонко выкрикнул кто-то, и остальные довольно зареготали.
– Ничего себе, прикинулся! – изумился Димка. – Магазин бомбанул?
– Держи, – Лапин сунул ему тяжелый пакет с красочной надписью «Европа А» и, роясь в карманах, направился к единственному фонарю на углу Мануфактурного.
– Что здесь? – Пацан бесцеремонно засунул руку внутрь, перебирая коробки, баночки, пакеты. Единственное, что оказалось ему знакомым, – узкое горлышко бутылки. – О, бухло и хавка! Ну ты даешь! Где ж ты так накосил?
– Пойдем домой. За ужином расскажу...
Лапин вынул деньги – чуть больше миллиона пятидесятитысячными купюрами – двадцать пять новеньких хрустящих бумажек, сложенных вдвое и обернутых двумя стодолларовыми билетами.
– Ого... – У пацана отвисла челюсть.
Небрежно отделив кредитку с портретом Бенджамина Франклина, Лапин протянул пасынку:
– Держи. Мы в расчете.
– Так это ты с Рубеном был? – прошептал Димка и быстро огляделся. – Ух ты... Ну крутизна! Весь город на ушах стоит!
– Хватит болтать. Пошли домой.
Димка протянул пакет обратно.
– Я сейчас, ладно? Ну через часик, пока вы все соберете? Хорошо?
Сейчас он являлся образцом послушного и почтительного сына.
– Ладно. И скажи своим приятелям – за Чокнутого буду яйца отрывать!
Кивнув, Димка исчез в темноте. Лапин пошел к дому, держась посередине проулка: здесь лед был посыпан печной золой. Свет в окне горел, он несколько раз стукнул в стекло, скрипнула щеколда. Обновленный Лапин, выставив перед собой коробку с орхидеей, зашел в квартиру, в которой прожил почти пять лет. Предвкушая произведенный эффект, он чуть заметно улыбался.
– Где ты шлялся, бездельник! – Это был не вопрос, а вводная фраза.
Антонина стояла в характерной позе – уперев руки в бока и наклонившись вперед. Короткий домашний халатик с выцветшим рисунком давно стал ей мал, сквозь прорехи между пуговицами проглядывало розовое, будто распаренное, тело. Мощные ноги расставлены, босые ступни стоят в луже воды, рядом ведро с тряпкой. Значит, в очередной раз прорвало трубу... Выставленная вперед орхидея и приготовленная улыбка показались сейчас до крайности глупыми и неуместными.
– Все равно не работаешь, сидел бы дома, хоть аварийку бы вызвал... – по инерции продолжала она, но с каждым словом сбавляла обороты, понемногу осознавая картину произошедших с Лапиным превращений. – Откуда у тебя это?
Усиливая эффект, Сергей поставил на пол коробку с цветком, приткнул в угол пакет и разделся. Антонина смотрела гипнотизирующим взглядом, на потном лице медленно проступала ужасная догадка.
– Так ты получил деньги?! – свистящим шепотом спросила она. – Ах скотина!!!
Широкая ступня расплющила красивую коробочку вместе с орхидеей, взметнувшаяся тряпка, плюясь грязными брызгами, как кистень, описала полукруг и смачно шлепнула по светящейся физиономии обновленного Лапина, обвилась вокруг затылка, мазнула по другой щеке, обдирая ухо, рванулась назад.
– Мы каждый рубль считаем, я на этом долбаном рынке как проклятая горбатюсь, а эта чокнутая скотина миллионы на себя изводит! Со своей кислой рожей хочет красавчиком стать!
Ругань не затрагивала чувств Сергея, он ошеломленно смотрел на заляпанный костюм и сорочку, чувствуя, как накатывает волна неукротимой ярости. На Богатяновке разбитый в драке нос считается гораздо меньшим грехом, чем разорванная рубашка, а испорченный новый костюм является достаточным поводом для ножевого удара...
– Я тебе покажу, гад проклятый!
Тряпка описала второй полукруг, но Лапин подставил левую руку, шагнул вперед и основанием напряженной ладони ткнул Тоньку под подбородок.
Растрепанная голова откинулась, орудие расправы выпало из бессильно разжавшегося кулака, женщину поволокло назад, и, если бы Лапин не схватил ее за ворот халата, она бы опрокинулась навзничь. Старая ткань треснула, запрыгали по некрашеным доскам отлетевшие пуговицы, полы халата распахнулись, вывалились наружу конические, шестого размера, груди, открылись массивные бедра, перехваченные грубыми трикотажными трусами линялого бледно-синего цвета. На упругих еще молочных железах отчетливо виднелись багровые пятна.
– Что это, сука?! – страшным голосом спросил Лапин. В памяти всплыли слова Мелешина, на которые утром он не обратил внимания. – Значит, ты и вправду блядуешь по-черному?!
Антонина была побеждена. Только что святое право избить транжиру-сожителя придавало ей силы, но уличение в блядстве – наиболее тяжком бабьем грехе – полностью изменяло ситуацию, делало ее совершенно бесправной и обрекало на самые страшные кары. За это вполне можно было поплатиться жизнью.
Вывернувшись и оставив разорванный халат в руках Сергея, она стремглав бросилась в комнату. Вид полуголой, в страхе убегающей и не имеющей шансов убежать бабы затронул глубоко скрытые в сознании темные инстинкты, машинально сунув руку в карман, Сергей бросился следом, перед глазами маячили крупные, обтянутые линялым синим треугольником ягодицы, окорока, «корма», жопа – как выразился Мелешин. Он драл ее в подсобке, там можно только раком, вся корма – как на ладони... Под руку попался свернутый отрезок КЭО-3, Лапин взмахнул им как хлыстом – я-я-сь! В восемнадцатиметровой квартирке не разбегаешься, Тонька наскочила на кровать, шумно упала, звякнув, выкатилась откуда-то бутылка из-под шампанского.
Серебряный шнурок с оттяжкой врезал по мокрой спине, казалось, пот брызнул по обе стороны от вмиг набухшей красным полоски.
– Расскажи, сука, как тебя Мелешин в подсобке е... как директор рынка засовывал, с кем шампанское пила да что потом делала!
– Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! – Тонькина спина покрывалась то скрещивающимися, то пересекающимися рубцами, Лапин сместил прицел на более виноватую часть тела, но ту защищали трусы, и он свободной рукой дернул толстый трикотаж вниз, стянув почти до колен.
– Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! – Теперь рубцами покрывались могучие окорока, сжимающиеся при каждом взмахе шнурка.
– Пусти, не надо, хватит, – стала подвывать Тонька, сначала тихо, потом все громче и громче. – Я не по своей воле, жизнь заставляет...
– Ах ты сука! – Оправдания только разъярили Сергея. – Заставляют тебя!!
Серебряная змейка замелькала еще чаще. Тонька замолчала и только монотонно скулила, дергаясь всем телом в такт ударам.
Между тем беспомощность распластавшейся поперек кровати бабы, ее собственные признания в грязном распутстве, мозолящая глаза нещадно исполосованная, но соблазнительно-чувствительная голая жопа и цинично спущенные до колен трусы, окончательно выпустили темные инстинкты из глубин подсознания. Бросив универсальный КЭО-3 на пол, Лапин расстегнул ремень и снял брюки вместе с трусами и ботинками. Он постился уже несколько недель, и сейчас соответствующий орган твердостью и расположением напоминал тактическую ракету на позиции перед запуском. Затихшая Тонька настороженно прислушивалась и, судя по всему, понимала, куда клонится дело, потому что, когда Сергей скомандовал: "Перевернись! ", она, постанывая, не просто перекатилась на спину, но и развела согнутые в коленях ноги, так что большие волосатые складки разомкнулись, приглашающе открывая розоватое, мягкое и влажное нутро. На внутренней поверхности бедер тоже выделялись пятна засосов и отчетливо виднелись несколько царапин.
– Ну и дерут тебя, сука! – изумился Лапин. Ему вдруг стало неприятно, как когда-то давно, когда он залез в трусы к чернявой монтажнице Верке.
Ракета ждала команды «пуск», еще пару дней назад он бы не обратил внимания на подобные детали и нажал кнопку, но сейчас что-то удерживало от этого. Внезапно кто-то подсказал иное решение, Сергей поднял с пола восьмисотграммовую бутылку, сорвал с горлышка плохо приклеенную этикетку, приставил закругленный стеклянный срез к нежной плоти, поискал нужное место и осторожно нажал на вогнутое полусферой донышко. Горлышко мягко погрузилось в Тонькино тело, та ворохнулась, но не издала ни звука, а Сергей принялся совершать ладонью колебательные движения, будто закачивал в сожительницу пропахший сыростью воздух убогой комнатенки.