– Тогда давайте хоть пить, – предложила Тонька. Она причесалась, собрала тяжелые волосы на затылке, как когда-то в молодости, и выглядела весьма эффектно. Чуть вздернутый носик, тонкие полукружья бровей, блядски блестящие глаза... Но Лапин помнил, что она не помылась. Впрочем, сейчас он не обращал внимания на нюансы. Он был взвинчен и потому непривычно многословен.
– С устрицами, мидиями, каракатицами, лобстерами лучше всего вот это, – Сергей откупорил бутылку белого мозельского, налил Тоньке, себе, замешкался, но плеснул половину фужера и Димке.
– Жадничаешь? – сквалыжно начал пацан. – Раз в жизни стол накрыл и жмется...
Он хотел сказать что-то еще, но оборвал фразу. Сегодня пасынок вел себя на редкость примерно.
– Надо пить мелкими глотками, смакуя... Чувствуете? Такой тонкий фруктовый запах... Вообще-то многие предпочитают из столовых вин французские и испанские сорта, им придает шарм легкая кислинка, но лично я считаю лучшим белое мозельское. Давайте выпьем за удачу! Ну как?
– Мне нравится, – подыграла ему Тонька и осторожно взяла припухшими губами округлое тельце мидии.
– Кислятина, – скривился пацан, опрокинув весь бокал. – И не забирает совсем. Как вода!
Индюшиное мясо со специями пришлось Димке по вкусу, он отправлял в рот ломоть за ломтем, и Антонина от экзотических мидий и омарового супа очень быстро перешла к копченой колбасе. Торжество кулинарных изысков на Мануфактурном, 8 не состоялось.
– Давайте попробуем «Бордо». Его называют лучшим лекарством от инфаркта, – Лапин старался исправить положение. – Во Франции есть такая провинция, Бордо, славящаяся особым сортом винограда... Это центр виноделия... В подвалах постоянная температура и всегда прохладно: семь-восемь градусов...
Он снова разлил, причем, задабривая Димку, налил ему, как всем, до краев.
– Предлагаю выпить за успехи всех нас.
Подавая пример, он мелкими глотками отпил рубиновую жидкость.
– Неплохо, – кивнула Тонька, набив рот «Рокфором». – Действительно оригинально...
– Такая же гадость, – дал заключение Димка, снова хлестанув целый фужер. – И почему его хвалят?
– Учись тому, чего не понимаешь, – назидательно сказал Лапин. – К хорошему вину отношение особое, существует целый этикет пития...
– Подумаешь, этикет! – Пацан вытер ладонью губы. – Наливай да пей – всего-то делов...
– Да нет... Знаешь, как выбирают его в ресторане? Бутылку подают в пыли и паутине, чтобы была видна старина, вытирают уже у тебя на глазах.
Нужно проследить, чтобы пробка была целой, без трещин, от нее не должно пахнуть деревом. Потом обследуется бутылка: помимо этикетки, год урожая должен быть выбит и на самой пробке. И только убедившись, что все в порядке, приступают к дегустации... Причем обязательно в бабочке.
– Ты так все гладко рассказываешь, – прищурился пацан. – Как будто сам там был и выбирал бутылки.
Сергей снова смешался.
– Не обязательно везде быть самому. Я много читал...
– А где ж про такое пишут? – еще сильнее прищурился Димка.
– Где? Гм... Действительно, где? И не помню...
– Где читал не помнишь, а что читал – помнишь. Так не бывает. Наверное, тебе все приснилось.
– Приснилось? – Лапин задумался. Его отношения со снами были весьма напряженными. Обычные сны ему не снились, а те считались проявлениями болезни психики, и рассказывать о них он не любил.
Те сновидения были цветными, объемными, с полным эффектом присутствия. Гудящий салон самолета, зашторенный изнутри лимузин, официальные, в строгих костюмах, джентльмены... Не правдоподобно чистые улицы, умытая зелень, сверкающие витрины, разноязыкая речь, которую он легко понимал. Эти сны не расслабляли: в них всегда присутствовало какое-то напряжение, атмосфера опасности и риска. Иногда вдали маячила очень важная и труднодостижимая цель... Изредка представление разворачивалось последовательно, чаще хаотично. То ли кино, то ли настоящая жизнь. Но не своя, а чужая, неведомым путем вторгающаяся в лапинское сознание.
Хозяином той, чужой, жизни был человек, имеющий много имен и несколько биографий, в минуты опасности он мог сменить сущность, и чудесное избавление приносило Лапину огромное облегчение. Тот человек делал все за него в критических ситуациях, когда необходимы колоссальная выдержка, сноровка и холодный, трезвый расчет...
В психушке почти каждую ночь Сергей и загадочный человек объединялись в одно целое. Когда Он подносил к губам бокал с вином. Лапин ощущал во рту терпкий вкус и аромат напитка. Когда Он обнимал женщину, ноздри Лапина ощущали тонкий аромат дорогих духов, а его руки – тепло шелковистой кожи. Лапин никогда не видел чужака со стороны: как будто он сидел внутри его и выглядывал наружу через чужие глазницы. А в снах тот никогда не заглядывал в зеркало.
Наутро Лапин все забывал. Точнее, почти все, потому что иногда в памяти всплывали случайные эпизоды ночных похождений. Происходящее с ним чем-то напоминало моментальное проявление снимка «Полароидом». Только процесс шел в обратной последовательности. Поначалу фотокарточка резкая и красочная, распознаются оттенки, полутона и мельчайшие детали, затем цвета тускнеют, силуэты становятся расплывчатыми и постепенно исчезают.
Спустя некоторое время цветной фотоснимок превращается в глянцевый квадрат засвеченной фотобумаги...
– Раздвоение личности, – пояснил доктор Рубинштейн. И еле слышно, для студентов, добавил:
– Шизофрения.
Потом он снова заговорил в полный голос:
– Явления ложной памяти встречаются достаточно часто. В скромном бухгалтере может жить Александр Македонский, в обычном парикмахере – Наполеон. Вам придется примириться с этими видениями, приспособиться к ним.
Из пропахшей человеческими страданиями палаты клиники на восемнадцатом километре Лапин вернулся в квартиру Антонины Крыловой. Пауза чрезмерно затянулась.
– Может быть, и приснилось, – наконец сказал он и по примеру пасынка опрокинул бокал благородного вина, словно низкосортный портвейн.
– У папы сегодня радость, он на работу устроился, – сглаживая очередной вывих Чокнутого, влезла Тонька. – Теперь будет в банке заседать...
Важный будет, денежный... Да, папочка?
Все было насквозь фальшиво. И приторный тон, и слово «папочка», и мелкозубая улыбка пацана, который почему-то идиотски подмигивал.
– У Рубена в банке? Да, батяня?
– Что?
– Говорю, к Рубену в банк устроился? – Глаз Димки дергался, будто между ними были общие тайные делишки.
– Почему к Рубену? – недоумевающе переспросил Лапин. – Там совсем другие люди. Я пока знаю только Пал Палыча...
– Ну батя дает, – совсем развеселился пацан. И вдруг посерьезнел. – Есть проблема, батяня. Твоя помощь нужна.
– Помощь? – не понял Сергей. Уже давно Димка не обращался к нему даже за деньгами, потому что их не было.
– Центровые наехали по-крутому, – кривя губы, сообщил пасынок. – У них там есть такой Артур, он под Лакировщиком ходит... Или платите, говорит, или мотайте отсюда! А куда мотать? Если мы со своей территории уйдем, то кто нас на чужой примет? И платить с каких дел? Мы работаем, а они деньги получают? Так разве правильно?
– Нет, конечно! – возмутился Лапин.
– Ну вот, – Димка удовлетворенно кивнул. – Потому и помоги.
– А как же я помогу?
Пацан досадливо поморщился.
– Ну как! Как обычно. Забей стрелку и сделай развод. У тебя ж теперь такая «крыша»!
Лапин с минуту помолчал, переваривая услышанное.
– Какая крыша?
– Да брось! Что ты меня за дурака держишь? – Димка косо глянул на Антонину. – Маманя, посиди в комнате, посмотри телевизор!
Та беспрекословно выполнила распоряжение.
– Ты мне утром что сказал? – требовательно спросил пацан. – Что тебя Рубен с Суреном на дело зовут и башли обещают. Так?
Лапин кивнул.
– А вечером пришел с башлями. Так?
– Ну...
Димка навалился птичей грудью на стол и перешел на сиплый шепот:
– Днем в «Якоре» речпортовских постреляли! Шестерых – всмятку! И Баржу, и Круглого – всех! Кто это сделал?