От дома до «адреса», где дожидались земляки, было всего каких минут десять езды. Причем, не по вечно забитой транспортом «носовихе», а боковыми улочками-переулочками, которые Мальцев давным-давно уже изучил, как собственную ладонь. Свою подержанную «ауди-100» он поставил на платную стоянку (где в свое время работал охранником). А к друзьям отправился на старенькой «ниве» – это была совершенно левая тачка, прошедшая через множество рук, с фиктивными, но проведенными через милицейскую базу документами.
Жан проехал мимо больницы и свернул к первой по счету серой пятиэтажке – домам этим уже лет сорок или поболее и их тоже вроде бы планируют вскорости снести. Въехал во двор; машину поставил рядом с подержанной «девяткой» земляков, так, чтобы ее было видно из окон той квартиры, которую снимают знакомые – «нива» не оборудована сигналкой, а народ здесь такой, что не побрезгуют взломать даже ветхую колымагу.
Поднялся на пятый этаж; не успел нажать звонок, как дверь открылась и из прохожей донесся знакомый голос:
– Увидел в окно, как ты подрулил на «ниве»… А мы тут заждались тебя. Ну чё… какие планы на сегодняшний день?
Земляки обменялись рукопожатиями.
– Здорово, Толян. Сейчас все доложу… А где Димон?
– Здорово, Жека. В ванной он, башку бреет.
Парню, который впустил его в хату, как и Жану, недавно исполнился тридцатник. Учились в одной школе, в параллельных классах; в юном возрасте вместе состояли на учете в милиции. Махались на дискотеках, гоняли «рокеров», задирались с «урюками», с теми же «азерами», которые как-то незаметно прибрали к рукам рынки и весь общепит (азербайджанцы сами, кстати, потом уехали из города, когда одна за другой почти все шахты позакрывались и народ как-то разом обнищал). Фамилия его Капустин, зовут Анатолием. Лицо узкое, вытянутое, с острым подбородком. Серые глаза посажены близко; на скулах заметны щербинки, как будто он переболел оспой – это след одного из произведенных еще в детстве экспериментов с порохом (сам он об этом случае рассказывать не любит, да и вообще предпочитает не говорить лишнего). Роста они примерно одинакового, под сто восемьдесят пять. Но если Мальцев имеет плотное телосложение и вообще широк в плечах, то Рябой – именно такую кличку еще с детских лет носит Капустин – сухощав, жилист; он чем-то неуловимо, если приглядеться хорошенько, напоминает своей статью поджарых псов породы «доберман»…
Мальцев снял утепленную кожанку, определил ее на вешалку в прихожей, после чего, не разуваясь, прошел в «гостиную», которую таковой можно назвать лишь с изрядной долей преувеличения. Полуторка, которую с лета снимают двое его товарищей, нуждается, во-первых, в ремонте, а во-вторых, здесь не помешало бы хорошенько прибраться. Впрочем, именно в таком состоянии – даже, пожалуй, в худшем, если учесть, что здесь появились телевизор, два бэушных дивана, холодильник и еще кое-что по мелочам – эта хата пребывала в тот момент, когда ее хозяева, кое-как избавившись от семьи таджиков, сдали ее двум «правильным русским парням». Которые, надо сказать, платили аккуратно – оплата производится авансом за квартал вперед – и вели себя довольно смирно.
Мальцев подошел к окну, сдвинул в сторону пыльную, пропахшую табачным дымом штору, глянул вниз – не крутится ли кто возле «нивы». В комнату вошел Дима Зоц – тоже сверстник и земеля из Шахт. Он чуть ниже ростом двух своих товарищей; коренаст, силен, руки, как лопаты. От свежевыскобленной головы шибает одеколоном; на толстых губах легкая усмешка – что бы вокруг не происходило, как бы ни шли дела, эта ухмылочка, кажется, никогда не сходит с его лица.
– Здоров, Димон.
– Привет, земляк, – они обменялись крепким рукопожатием. – Ну то шо скажешь? Ты гроши привез?