моим полуслепым глазам-крючкам больше не зацепиться. уши, а не сердце, ловят могучее Алина-а-а-а-а!, рявкнутое какой-то её подругой в тамбуре. что, видела всё? что, сейчас скажет ей?
начинается мини-паника. вот сейчас ей что-то там нашепчет, а бюстгальтерная подойдёт и влепит пощёчину: мол, нечего пялиться, извращенец.
идёт.
ИДЁТ.
идиот..
нет, мимо. благонравие нынче не в моде. какие-то поэты раньше описывали случайно показавшуюся ножку милейшей леди, а я..
пожалуй, лучше вздремну.
И только вопрос: на какой же минуте мне встретилась она?
главная – и всё // остальные дни в радости.img
Может, образ и выяснился вплоть до секунд. Весь его упор был сконцентрирован на её парфюм. Название – Маленькое чёрное платье. Ей оно было не нужно, чтоб остаться в памяти у Павлика, когда он обнимал подушку с её запахом. Хватило и красно-чёрной клетчатой рубашечки, чтоб Вита отдала свои ручку и сердечко. Она пыталась влюбить в себя Пашку, но он давно уже был её. Что уж тут поделать: и дом был там, где присутствовала Виталина. И не котировалось нечто иное. Иные глазки больше не существовали. Главное было в том, что она пахла дорождённостью с налётом безумия.
Можем пообщаться, если не против.
Будто и ныне Павел ходил по непревзойдённым опилкам рядом с клубникой, принадлежавшей той самой, которая была топом всех топов его мира. Перенесённая во множество одежд и ситуаций, Виталина нескончаемо выкручивалась в едино-нерасколотую часть всей его жизни. Каждая частичка её тела была его живым существом.
Может, она, эта прекрасность, и была той частью туманности, которая теперь постоянно будет с ним. Сладость. Опилочным клубникам и зефиркам и не воображалось такого. Кто ещё мог бы попросить его по-виевски затянуть штаны?
Разврат, разврат! Позовите разврат!
Жизненная деградация старухой уступила место влюблённости и первому акту в том самом возрасте, о котором хотелось бы соврать и приуменьшить, прираннить всё любому, но не Пашке.
Если бы у чувств был алфавит, то несколько букв походили бы на комнатные прикроватные звуки. Она не совсем видна, но ощущаема настолько, будто осязание стало работать с удесятерившейся силой после отпуска. Если долго чего-то ждать, то не угомониться, красавица. Да и как такое возможно с растворяющей зарёй в наиудобнейшем положении напротив? Годилась бы в подмётки любовная сцена с поцелуем при грозе и молнии из фильма детскости. Каждое движение выверено неопытностью и оттого крайне искренне. Моя пластилиновая, могу мять и лепить желаемое. Я твой, а ты моя. Сложнее некуда.
до-пры-га-лась.
Впервые задокументировано, что мельничный сражатель за вечнопоисковые идеалы и все несчастные по своей сути детства и непрожитые жизни стал счастлив. Стоит только проложить путь.
C:\Users\Pavlik\Desktop\жизнь\моё всё\особое\
трактат о Виталине.docx
.1.
Волосики.
Легче, длиннее и не-темнее этих кончиков её волосиков на сурикатно вертящейся головушке были только напоминания о ней самой. Смущённая, затенённая, невыразимая, она лишь подплывала вначале своим имечком, потом своими глазками, потом словами, личиком, душой и тельцем. Вся жизнь Виталины началась с майского нуля и была во многом похожа на Пашкину, а о его-то до-жизни зачем уж заикаться. Тишайшая полночь набекренилась, так же гнала её к своему
папе
, угар алкоголей всех видов нагонял её отчима, а бабушка была сверхточным контроллером ради лучшей участи.
Не надо беспокоиться о том, что Павлик не смог бы воссоздать свою мечту с помощью клонирования. Столько её волосиков разнокрашеных цветов поселилось в его квартире, что бесконечные копии заполонили бы комнаты с зимней запасливостью. Лёд его цинизма был тронут, Виталинины завитки для Пашки носили все родные базы данных с запахами и магнитили руку для поглаживаний чуть ниже плечиков, будь они в косичку или коротко остриженными. После поцелуев под проливностями они всецело и надолго полувыпрямлялись струнками его мелодий. Молодая пшеничная поросль. Такое же печенье его сердца врумянилось в эти прядки. Что уж там о запускании Пашкиных пальцев в эти шелковистенькие лоскутки говорить.