Гулом одобрения встретила толпа короткую, но выразительную и захватывающую речь Марка Клавдия, все сердца оживились, и вера в силу Рима вселилась в умы.
Тогда заговорил Марк Порций Приск Катон, молодой человек в претексте, выкликнувший диктатором Фабия Максима, ибо Катон, с отроческих лет закаленный железом, воспитан был так, что подсказанное собственным умом и совестью готов был защищать с утра до вечера с непоколебимой стойкостью и упорством.
– Ты хорошо сказал, о юноша, и говорил ты о настоящем человеке, – отозвался Марцелл.
– И этот человек призывает меня и граждан, которые стали полноправными только сегодня, – добавил с варварским акцентом, но без дерзости Марк Порций.
– То, к чему ты призываешь, освободит сенат: завтра претор созовет народ на центуриатные комиции для выбора диктатора.
– А кто захочет взять на себя тяжелые обязательства перед таким несправедливым и неблагодарным народом, как наш? Кто захочет отдать ему сегодня разум, отвагу, жизнь, если знает, что назавтра, после того как он спасет этих людей от крайней опасности, навалившейся на них сегодня, этот неблагодарнейший народ может отнять у него просто так, вдруг, как в награду, честь и славу?
Эти слова были сказаны жалобным голосом, в котором, однако, чувствовались степенность и суровость.
– Марк Ливий?! – воскликнули некоторые, в изумлении поворачиваясь к сказавшему эти слова мужчине.
– Он?! – добавляли другие. – Марк Ливий?!
И после продолжительного ропота наступило короткое мгновение глубокой тишины, во время которого глаза всех присутствующих пытались разглядеть только что говорившего человека.
Это был мужчина лет сорока пяти, среднего роста, довольно широкоплечий, худой, сложенный, казалось, только из мускулов да сухожилий, с истинно римским лицом, серыми глазами, орлиным носом, выступающими скулами и подбородком. На этом лице, суровом и благородном, читались гордость и честность безупречной души, просвечивала глубокая боль, иссушившая тощие уже щеки гражданина, которого в толпе называли Марком Ливием. Еще более печальное выражение его лицу придавала неряшливая и грязная борода. На нем были темного цвета туника и серая, разодранная тога, которые открывали любому, что носивший их был сордидато, то есть впавший во всеобщую немилость и за что-то осужденный гражданин.
И этот Марк Ливий, прозванный впоследствии Салинатором, не находился в этот момент под обвинением; он был уже приговорен год назад к уплате штрафа.
Еще юношей он воевал с карфагенянами в Сицилии, где отличился стойкостью и храбростью, за что получал награды, венки и звания вплоть до квестора при фабии Максиме во время войны с лигурами; позже он был эдилом и претором, а 535 году, то есть за два года до начала нашей истории, Марк Ливий Салинатор был избран консулом от сословия плебеев вместе с выдвинутым патрициями Луцием Павлом Эмилием. Консулы вместе отправились на войну с иллирийцами, разбили их и подчинили власти Рима, за что и получили совместный триумф.
Однако в следующем году, когда консулами были Публий Корнелий Сципион Старший и Тиберий Семпроний Лонг, некоторые молодые горожане обвинили в трибутных комициях как Павла Эмилия, так и Марка Ливия в несправедливом разделе между солдатами добычи, взятой в Иллирийской войне, и в присвоении части ее. При обсуждении этого обвинения Павел Эмилий был чудесным образом оправдан: в его пользу высказались восемнадцать триб, против – семнадцать. Марк Ливий, то ли потому, что не нравился ни народу, ни патрициям из-за суровости своего нрава, то ли потому, что доказательства его виновности были очевиднее и серьезнее, чем по отношению к его коллеге, был приговорен к выплате штрафа. Против него проголосовали тридцать четыре трибы, в его пользу высказалась только одна – Мециева[8].
Охваченный болью и гневом, наделенный благородной душой и умеренными добродетелями, невиновный в проступке, в котором его упрекали, он оделся в грязную темную тунику и такого же цвета тогу, отпустил длинную бороду и удалился в свое сельское имение, далеко от Рима, и долго его не покидал; только много лет спустя, по приказу цензора, снял траурные одежды и занял прежнее место в сенате, хотя и неохотно, с большим недовольством.
Но в эти дни после получения известия о поражении у Тразименского озера, тронутый бедами родины, – ибо родина для него, как и для каждого римлянина, не переставала быть объектом высшей любви, хотя она и оказалась к нему неблагодарной и несправедливой, – он приехал в город, чтобы записаться простым солдатом в одну из центурий, наспех набранных и предназначенных для защиты Рима.
8
Тит Ливий (XX. 43) показывает Марка Ливия Салинатора человеком выдающимся, о чем свидетельствуют и позднейшие факты.
В 547 году от основания Рима, то есть через 10 лет после событий, описанных в этой повести, Марк Ливий вопреки своей воле был избран консулом вместе с Гаем Клавдием Нероном. Порывистый и бессильный забыть давнее оскорбление, он бегал по Риму, выкрикивая, что не примет дарованную ему должность, однако в конце концов поддался воле народа. Одержав победу над Газдрубалом у реки Метавр, в Умбрии, в чем ему очень помог его коллега Клавдий Нерон, известный в истории войн своим маршем с шеститысячным войском вдоль побережья Адриатики, когда он прошел за семь дней более 280 итальянских миль, Ливий получил триумф вместе с Нероном. Два года спустя, выбранный вместе с Нероном цензором, он потребовал уплаты денежного штрафа от 34 триб, некогда одобривших осуждающее его решение, кроме Мециевой трибы, и это потому, что приговорили его безвинно, а потом, хотя униженного в их мнении, выбрали его своим консулом и цензором и не могли никогда опровергнуть, что однажды они допустили ошибку, неправедно приговорив его, или ошиблись дважды, выбирая его в комициях на высокие посты (Тит Ливий. XXVII. 35; XXIX. 37).