Ноября 25 дня 1729 года.
Секретарь Яковъ Андрѣевъ.
Въ Верховный Тайный Совѣтъ.
Тобольской губернской канцеляріи.
Донесеніе.
Сего 1730 г. генваря 1 дня въ отпискѣ въ Тобольскую канцелярію изъ Березова, сибирскаго гарнизона отъ капитана Мивлашевскаго, написано: Декабря 26 дня прошлаго 1729 года, Меньшикова дочь Марья [43] въ Березовѣ умре. Къ поданію въ Верховный Тайный Совѣтъ.
Генваря 13 дня 1730 года.
Приміъчанія. Общее вступленіе стр. 93 строка 34. Надпись надъ дверьми Ада, взятая изъ Божественной Комедіи Данта, lasciate ogni speranza, voi ch'entrate, т. e. входящіе сюда, оставьте всякую надежду.
Глава X стр. 360 строка 10. – переводе французского текста. – «Императоръ Александръ», говоритъ историкъ Россіи столь добросовѣстио пзлагающій во французскомъ изданіи: сборникѣ обоихъ полушарій все что у насъ происходить, «хорошо знаеть сколько потребуется искоренить злоупотребленій въ русскомъ управлении и сколько преобразованій требуетъ общественный быть столь различный отъ остальной Европы и можно сказать, столь явно несовершенный».
Предлагаемый трудъ полученъ обществомъ отъ автора живущаго въ Сибири, при посредствѣ М. П. Погодина и Н. В. Сушкова. Выпускаемая нынѣ книга заключаетъ въ себѣ, по плану, излагаемому авторомъ, первый томъ предпринятаго имъ полнаго описанія этой обширной и столь еще мало извѣстной у насъ страны. Надѣемся со временемъ предложить публикѣ и остальныя части труда г. Завалишина, отличающагося живостью изложенія, основательностью и оригинальностью взгляда. Рукопись мы напечатали безъ перемѣнъ, не имѣя на то полномочія автора, хотя съ нѣкоторыми отдѣльными мыслями и пріемами изложенія мы, можетъ быть, и не совсѣмъ согласны; при томъ мы желали передать во всей полнотѣ личныя его воззрѣнія, всегда заслуживающiя полнаго вниманія.
Приложение
Письмо Д.И. Завалишина
Г. издателю «Русской старины» М.И. Семевскому
Москва, 11 декабря 1880 г.
Милостивый государь Михаил Иванович.
На последнее письмо Ваше имею честь ответить Вам, что если я полагаю, что многое, сказанное мною, не прежде может сделаться достоянием публичности как после моей смерти, то это отнюдь не потому, чтоб я избегал ответственности за свое слово; я доказал противное и борьбою своею в Сибири, и действиями своими здесь, в Москве, по возвращении в Россию. Вместо того чтобы сначала обезопасить себя выездом в Россию, я стал лицом к лицу с враждебною силою именно в то самое время, когда она достигла своего апогея, и показал пример истинной гласности, начав борьбу на месте и находясь во власти людей, способных на всякое посягательство против меня, как то и подтвердилось на деле (в меня стреляли, мой дом поджигали, чтоб выжить из Читы докучного свидетеля и обличителя, и, наконец, прибегли к тайному наговору пред правительством, не смея преследовать меня законным, судебным порядком, хотя все суды находились в их власти). Точно так же и в Москве я не задумался, напр., в публичном заседании бичевать и в речи своей, и в письменном протесте, открыто в лицо им, и безграмотного председателя комитета грамотности Шатилова, и самозванца и интригана, самозванно втершегося в комитет Дмитрия Самарина, осмелившегося шарлатанством своим и видами личного тщеславия искажать святое дело народного образования. (С выходом моим рушился и комитет). Но ни тот, ни другой не решились ни требовать от меня удовлетворения на основании правил чести, ни преследовать меня судебным порядком. Но я и этим не ограничился. Написав отчет о деле, я потребовал от издателей «Московских ведомостей», чтоб они напечатали в газете и мой отчет, и мой протест, но они уклонились, несмотря на то, что имели собственного репортера в том бурном заседании, и что отчет их репортера был вполне согласен с моим; они и его не напечатали, а между тем из самых сторонников Шатилова впоследствии многие, и в том числе согласившийся занять место секретаря, когда после двойного выбора я сложил с себя это звание, являлись ко мне с повинною и сознались, что я был проницательнее их и верно указал на те причины, которые и искажали дело народного образования и должны были неминуемо разрушить комитет. Леонтьев же оправдывался тем, что мой отчет должен был поднять бурю во всей Москве, так как я изобличал в нем шарлатанство и личные виды во всякой общественной деятельности (не щадя и казенной), ученой, учебной и благотворительной, которые изведал, будучи выбираем без всякого желания с своей стороны в разные общества. Я никогда не боялся сказать открыто правду о других из опасения, чтоб не сказали неблагоприятную правду и обо мне, потому что знал, что такой правды нет и что нет клеветы, которую я не был бы в состоянии опровергнуть; я не боялся поэтому никогда и ответственности за свое слово. Но как я писал Вам и прежде, что считаю полезною только полную, а не одностороннюю правду, то и не считаю возможным, чтоб то, что я могу сказать, могло быть вполне напечатано в настоящее время, а лета мои не позволяют мне надеяться, чтоб это сделалось возможным еще при жизни моей.