Заключая сие письмо, считаю долгом обратить тоже полное внимание Ваше на то, что и жена моя два года просит тщетно о выезде, когда имеет на это законное право и когда с лишком уже полгода тому назад (13 генваря) указал я иркутскому начальству даже камеру присутствия, шкаф и столбец, где хранится переписка, существование которой оно так странно отвергало! Она хочет обратиться к г. шефу жандармов, и я теперь уже не вправе отказать ей в оном.
Благоволите, милостивый государь Карл Федорович, почтить меня на все это скорым ответом по случаю моего отъезда для лечения болезни и принять уверение в том искреннем почтении, с коим имею честь быть вашего превосходительства покорный слуга Ипполит Завалишин.
Тобольская губерния,
город Курган.
21 июля 1850 года.
Сиятельнейший князь, милостивый государь![7]
Беспредельная доброта вашего сиятельства и все благодеяния, Вами мне в течение двух уже лет оказываемые, побудили меня решиться утрудить Вас еще раз, повергнув на милостивое воззрение Ваше: результаты моей поездки в Тюмень, причины, кои заставили меня отказаться от счастья лично принести Вам в Омске мою глубочайшую благодарность за все Вами для меня сделанное и, наконец, то, о чем я осмеливаюсь ходатайствовать у Вас ныне.
Поездка моя в Тюмень принесла мне ту несомненную пользу, что обнаружила вполне истинное свойство моей болезни. По консультации, произведенной под руководством управляющего Тюменским военным госпиталем штаб-лекаря Черемшанского и выданной им мне письменно 22 сентября, оказывается, «что болезнь моя состоит в органическом повреждении наружных покровов внутри слухового органа с повреждением и самой надкостной плевы, что болезнь сия образовалась вследствие жестоких болей в голове, что по долговременности этого страдания и излечение его очень затруднительно, что лишь постоянное лечение, в течение целого года непрерывно продолжаемое, может подать надежду на исцеление, что опасность грозит теперь не одному уже органу слуха, но и оказывает разрушительное действие на самый орган зрения, и что, словом, лучше не предпринимать ничего, нежели, предприняв, усилить ход недуга, который может повлечь за собой не одну уже потерю слуха, но и самую потерю зрения».
Подобная добросовестная и отчетистая консультация, частью письменно, частью в устных беседах и в строгом исследовании и опытах произведенная в течение почти двух недель, убедила меня в бесполезности дальнейших поездок, столь мне тягостных по моим ограниченным средствам, равно как и в бесполезности, или, точнее сказать, вреде начала какого-либо лечения заглазно, без опытного руководителя и средств медицинских при болезни своенравной и опасной, гнездящейся в голове, и которая при малейшем раздражении ее рукой неискусной может пасть всею тяжестью скопившейся материи не только уже на слух или глаза, но, по отзыву врачей, может повредить мозг и привести к самой потере рассудка!
Сиятельнейший князь, таковы причины, заставившие меня возвратиться прямо в Курган, чтобы отселе повергнуть весь ход сего затруднительного дела на милостивое воззрение Ваше. Из всего выше изложенного, ваше сиятельство, усмотреть изволите, что и шесть недель, кои я считал в поданном мною гражданскому губернатору отзыве 21 июля достаточными, не принесли бы никакой пользы в такой органической и многосложной болезни, и что надо искать другого исхода грозящему мне несчастью при милостивом покровительстве Вашем.
В Кургане, как вашему сиятельству известно, нет ни руководителя, ни средств для болезней органических, требующих особого опыта и долговременного лечения. Сравнивая страшную участь, меня ожидающую, с усилиями и трудами моими в течение двух уже лет на прочное хозяйственное обзаведение мое здесь, я нахожу и смею думать, что Вы сами изволите с сим согласиться, что денежные утраты, кои я мог бы понести от перемены жительства, не могут, конечно, идти в параллель с участью, мне грозящей. Это решило меня, возвратившись сюда, немедленно и убедительнейше просить ваше сиятельство принять в человеколюбивое внимание мое безысходное положение и благоволить оказать мне Ваше всесильное покровительство в деле перехода из Кургана в Тюмень уже на постоянное жительство[8]. Причины так законны, положение мое ныне так тяжко и шатко и может привести меня к таким ужасным последствиям, что человеколюбие Ваше, сиятельнейший князь, не отринет моей просьбы и подаст мне и в этом Вашу всесильную руку помощи. Если же я по примеру многих, уже переведенных в Тобольск по болезни, не прошусь в сей город, где тоже есть все пособия врачебные, причина сему та, что по единогласному отзыву врачей климат тобольский убийственен для органических болезней головы, сгущая материю всею тяжестью сырой и холодной атмосферы. В Омск бы очень желал и жить на виду у вашего сиятельства почел бы за счастие, да не думаю, чтобы сие было возможно, и проситься туда не смею. В других уездных городах губернии (кроме Тюмени) то же, что и в Кургане. В Тюмени лишь соединяются для меня теперь все условия. Близость перехода, сухой и здоровый климат, одна из лучших аптек в Сибири, врачи опытные и добросовестные, та же дешевизна припасов, как и в Кургане, и, наконец, самая дешевизна построек, подающая мне надежду обзавестись и там хорошо и хозяйственно по времени.
8
Еще 8 августа гражданский губернатор К.Ф. Энгельке писал на имя генерал-губернатора Западной Сибири: «Ныне Завалишин вновь обратился ко мне с письмом по сему же предмету и в таком же тоне, как писано первое... Курганская городская полиция... аттестовала Завалишина «наклонен к пьянству и в этаком виде неспокойного характера». ...чтобы он был умереннее и о присутственных местах и о должностных, а особенно начальствующих лицах отзывался с большим уважением» (ГУ ГАОмскО. Ф. 3. Оп. 13. Ед. хр. 18298. Л. 20–21 об.)
Новая просьба завершилась отказом: «Не нахожу удобным ходатайствовать о переводе его на жительство в г. Омск или Тюмень» (ГУ ГАОмскО. Ф. 3. Оп. 13. Ед. хр. 18298. Л. 37).