Опиум

На смерть подруги

За щёчкой карамель, Но мёртвого мертвей Карминовой Кармен Собой кормить червей. Сегодня ты живёшь, Зефиром дышит ночь, И в ножны всяк свой нож Твои вложить не прочь Твой рот чуть-чуть горчит — Не поцелуй поди. А завтра — нож торчит В изласканной груди. Трагедию ль узреть В бегущей на ловца? Твою оставлю смерть Для красного словца. Карманная Кармен, Тебе ль такая честь? Живые — что, обмен Изученных веществ. *** Твой труп украсит стих Живым не нужный, но Мне дела нет до них. А мёртвым — всё равно.

Казнь

И так уже плохо. Стал бедным подобьем притона Мой дом из бетона. И грех за грехом монотонно Считает моргающий глаз — циферблат электронный, Где три единицы сияют зелёной короной. А трубы не греют, и плачет всю ночь батарея, И гипсовым брюшком смеётся мне будда Майтрейя. Лишь пеплом табачных скорбей ночи посеребрены. Фарфорова попа всплывающей рядом сирены На узкой постели моей, очень узкой и длинной В бетонном дому на проклятой Горе Соколиной, Где плюш подлокотника кресла так страшно распорот. Чего же ещё? Чтобы немцы вошли в этот город Под сиплые высвисты редкой ноябрьской метели, Чтоб двери ломали, галдели, срывали с постели, Вели неодетым сквозь крошево битого снега И били в глаза, пресекая возможность побега, А в пытошной яме, в цементном последнем подвале Калёным железом мне б впалую грудь врачевали, Чтоб вырвали ногти, и пальцы ослепли от боли, От несправедливой, но непререкаемой воли (Она Божий мир мне на горле удавкою стянет), А утром, разящим и долгим, когда уже станет Так больно и холодно, что только солнце и видно, На площади скудной шептать псалмопевца Давида И в тесной петле, от свободы предательской крякнув, Увидеть тебя, пустотою мгновенной набрякнув, Средь чёрного люда, сквозь ужас отсутствия вдоха?.. И так уже плохо, не надо. И так уже плохо.

Грех

Бессонница. Гомер.

Осип Мандельштам Мы все насильники и воры. Клинок тоскует без точила. Но передергивать затворы Нас одиночество учило. Уныла эта чертовщина. Смерть мечет кости, чёт и нечет. В ночи небритые мужчины Себя грехом постыдным лечат. Теряя слух, теряя зренье, Скуля и тихо подвывая, Они сухим и жадным треньем Огонь бессмертный добывают. И волоок, как Аль Пачино, Дозорный рубится на вышке. Хрипят небритые мужчины. Мартышкин труд и блуд мартышкин. Мохнатой полночи промежность Сочится влагой. Нет с ней сладу. Какая жалобная нежность, Какая горькая услада. Каких ещё тебе свидетельств О злом несовершенстве мира? И, в пустоту собою метясь, Вновь тратишь свадебное миро. Кроватей скрип, как скрип уключин. Мы все — убийцы и герои. Солдатский жребий злополучен. Нам вместе гнить у башен Трои.

Route 66

I can get no satisfaction

All I want is easy action

Я мастью вышел в отчима. Живу на букву X. По мне весь мир — обочина Дороги sixty six. От сладких папиросочек Балдею налегке. Я до сих пор подросточек С опасочкой в руке. Ищите меня, сыщики, Петровкины слепни. Горите, мои прыщики — Сигнальные огни. Ссыкушка пубертатная, Бесхитростная голь, Соси конфетку мятную Под синий алкоголь. А, если станет солоно И сердце восскорбит, Поставлю Марка Болана, Вздрочну на Патти Смит. Закину ключ на полочку, Приму на посошок. Синеет, как наколочка, Застенчивый стишок: «Неси меня, мой Пригород, Покуда ночь пьяна, Безжалостный, как приговор, И чёрный, как шахна. Вся жизнь моя — окалина, Железный попугай. Люби меня, Окраина, Да ног не раздвигай. И целкой гуттаперчевой Заманывай досель. Валяй, круги наверчивай, Цепная карусель. Ах, сердце, сердце — вотчина Желтоволосых бикс…» По мне весь мир — обочина Дороги sixty-six.