Кейтлин в первый раз он набирает спустя пять минут. Номер оказывается недоступен. Соломон вспоминает об их ссоре, произошедшей накануне, и думает, что она таким образом наказывает его, пока заваривает кофе.
Когда Кейтлин не отвечает и в пятый раз, у него начинают трястись руки. Хантер звонит ей по дороге в галерею, раз за разом оставляя голосовые сообщения.
«Прости меня. Я не хотел кричать на тебя. Я просто боюсь потерять тебя. Пожалуйста, ответь мне.»
«Ты совершенно права. Я сошел с ума. Я совершенно сошел с ума от любви к тебе. Но я исправлюсь. Пожалуйста, ответь. Я волнуюсь.»
«Знаешь, я заслужил ту пощечину. Если хочешь, можешь ударить меня еще раз. Можешь бить меня, пока не устанешь. Только ответь. Пожалуйста, Кейтлин.»
«Это не может так закончиться. Кейтлин, пожалуйста. Дай мне шанс все объяснить. Приезжай в галерею. У меня выставка. Ты должна это увидеть. Ради того времени, что мы были счастливы. Хотя бы в последний раз. Просто приезжай. Умоляю.»
«Я буду ждать тебя в галерее, пока ты не приедешь. Я буду ждать, сколько нужно, только приезжай. Кейтлин. Пожалуйста.»
«Я люблю тебя. Прости меня. Буду в галерее.»
Циско подлавливает его у самого входа. Он сияет, как начищенный пятак, и хлопает его по плечу.
— Это просто бомба. Я не ожидал такого от тебя. Никто не ожидал. Признаться, я начал думать, что ты теперь до конца жизни будешь рисовать только свою новую музу, но то, что я увидел, поразило меня, — Рамон говорит, говорит и говорит, не замолкая, ведя его за собой, пока Хантер пытается понять, о чем агент вообще говорит: на той картине, что была создана для этой выставки, изображена как раз Кейтлин в окружении маков. Он только хочет спросить, какую именно картину Циско забрал из его квартиры и не перепутал ли ничего случаем, как видит среди посетителей Барри. Не без труда вырвавшись из хватки агента, Соломон стремительно подходит к Аллену; тот кривится, едва завидев художника, однако сбежать не пытается.
— Ничего личного. Айрис любит живопись, — вместо приветствия произносит Барри, не желая слушать очередные обвинения в том, как ужасно он обращается со своей женой, и, кажется, хочет что-то сказать, но Хантер перебивает его.
— Ты знаешь, где Кейтлин? — от беспокойства у него сводит желудок; под ложечкой скребется дурное предчувствие, вызывающее тошноту.
— Это я хотел у тебя спросить, — усмехается Аллен. — Не волнуйся. Еще объявится, а когда это произойдет, скажи ей, чтобы позвонила мне. Мои юристы, наконец, нашли способ расторгнуть наш брачный контракт и без ее согласия. Можешь забирать ее, раз она тебе так нужна. Она отныне твоя забота, — он кивает в знак прощания и отходит, пока Хантер пытается переварить полученную информацию.
Кейтлин больше не принадлежит своему мужу. Теперь она только его. Только его. Облегчение это знание отчего-то не приносит; появляется ощущение, будто он упускает какую-то важную деталь, центральный кусочек мозаики, без которого картина выглядит неполной.
Хантер достает телефон и в очередной раз начинает набирать ее номер. Рамон вырывает мобильный из его рук, не давая нажать на кнопку вызова, и злобно шипит, бормочет что-то многословное про опоздание, а после подводит к картине, стоящей на мольберте в центре зала. Вокруг собираются заинтересованные посетители.
— Дамы и господа! — начинает говорить Циско, а у Хантера отчего-то подкашиваются ноги и кружится голова. Он смотрит на стоящих полукругом людей и понимает, что не видит лиц: лишь размазанную акварель, закрученную разноцветную спираль в том месте, где располагается нос. Хантер трясет головой и улыбается, едва вслушиваясь в хвалебные оды, которые возносит ему агент, а после срывает с холста белое покрывало.
Хантер давится воздухом, сглатывает тошноту и не может отвести взгляда от картины, чье авторство приписывают ему: на белоснежном фоне буро-алыми язвами расцветают маки с мятыми лепестками. Они будто гниют, и ему начинает казаться, что от них пахнет железом и солью. Маков много, маки увядают, скрывая под собой женскую руку, руку Кейтлин — он рисовал ее слишком много раз, чтобы ошибиться. Пальцы сжимают единственный не увядший мак, но сжимают так сильно, что можно видеть, как ломается стебель.
Кто-то в толпе аплодирует. Хантер зажимает рот рукой и убегает прочь.
Его рвет в мужском туалете.
Когда он смотрит на то, как смывается вода в унитазе, то вспоминает, каким скользким было древко кисточки, как сильно пахло металлом, как губы разъедал привкус соли. Он сползает на пол, опирается спиной о дверцу кабинки.
Хантер смотрит на руки и видит на них кровь. Хантер смотрит на руки и видит землю под ногтями. Хантер закрывает глаза и чувствует, как острозаточенный карандаш входит в плоть, как дергается под его ударами Кейтлин, как кричит и пытается вырваться, как царапается окровавленными пальцами и пытается убежать.
Как она замирает под ним, безрезультатно пытаясь зажать разодранное горло.
Кисточка выскальзывает из рук, когда он опускает ее в рану на шее, а после водит по холсту. Кровь мешается с акварелью; еще теплая кровь.
Хантер сжимает голову в ладонях, вспоминая ее дрожащий от страха и боли голос, умоляющий о пощаде. Хантер бьется затылком о дверцу кабинки в мужском туалете, думая, какой его агент идиот — перепутал кровь на полу с разлитой краской. Хантер бьется затылком о дверцу кабинки, пытаясь вспомнить, где закопал тело и как так получилось, что никто его не заметил.
Хантер бьется затылком о дверцу кабинки, а после начинает смеяться. Все же Циско был прав: он действительно станет знаменитым сегодня.</p>