ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Джамбот возвращался домой по знакомой лесной тропе. Карабетов и Арбанян уехали несколько часов назад, и лесник, уже начиная забывать обо всем, что было связано с их приходом, думал о своей дочке Сане. Что бы там ни было, а затея Мерем с музыкальной школой его не особенно радовала. Если у Саны действительно есть голос и слух — пусть поет для себя. Пение — это не профессия. Быть преподавателем или врачом — вот это дело. Это настоящее дело, и что может быть лучше, если дочка пойдет по этому пути и добьется на нем успехов! И ему будут говорить: «Спасибо тебе, Джамбот, спасибо, Мерем, ваша дочь вылечила меня от болезни, с которой никто не мог справиться». А разве плохо, когда скажут: «Молодец твоя дочь, Джамбот, такие знания дала моему сыну, что в городе в институт первым прошел!» А певица? Ну, послушают. Ну, похвалят, похлопают в ладоши. И все. Кому от этого польза? Если и есть польза, — пока ее слушают, пока поет. А закончила, и все. Но Мерем ничего этого не хочет понимать. Вбила себе: Сана должна петь, и все. И еще этот лейтенант! Хотя бы Лаукан Карабетов вмешался. Но и он ни слова не возразил. Сделал вид, что разговор его не касается. А может быть, просто потому, что не хотел возражать Мерем? Да, с Мерем не так просто говорить, с гордостью подумал Джамбот. Может быть, и просто, да не одному мужчине не хочется этого делать, когда он смотрит на ее лицо, на ее все еще стройную, почти девичью фигуру. Мерем, Мерем, что бы он делал без нее, после всех тягот, которые на него возложила жизнь и о которых он уже стал забывать благодаря все той же Мерем, ее любви, и детям, которых она ему родила!..
Нет, он все равно ни в чем не сможет ей возражать! Что ж, если его единственная дочь станет певицей? Ай, пусть будет так! Но зато Айдамир непременно будет агрономом! Таким, как и сын его погибшего друга Тагира — Алкес Хаджинароков. Это он уже решил твердо. Хочет этого Мерем или нет. Впрочем, она, кажется, против этого не возражала. И если…
Джамбот приостановился. Оборвав его мысли, сверху донесся какой-то странный, стремительно приближающийся звук. Что-то резкое пробило густую листву растущих на склоне деревьев и просвистало мимо него, и с глухим всплеском упало в чашу родничка, который пробивался метрах в пяти внизу на дне обрыва. Голубая зеркальная его гладь замутилась и покрылась рябью. Джамбот посмотрел вверх. Сквозь глухую листву поднимавшихся уступами вверх деревьев ничего не было видно. Наверное, сверху кто-то швырнул камень. Но, конечно, не в него. Оттуда, откуда его бросили, не могли видеть идущего по тропинке лесника. Но кому могла прийти в голову мысль швыряться камнями на горной тропе? Джамбот поколебался, идти ему наверх или нет. Догнать этого человека или… Впрочем, разве он знает, в какую сторону тот идет: к лесничеству или, наоборот, в противоположную сторону, к птицеферме? Но ничего, он узнает, кто в это время был в горах. Если это, конечно, кто-то из местных жителей.
Идя по тропинке, Джамбот продолжал прислушиваться к тому, что делалось наверху. Но там теперь все было абсолютно спокойно. Ни один шорох не нарушал лесной тишины.
На склоне горы, там, где лес расступался и кончались границы лесничества, Джамбот остановился. Свой дневной обход он обычно заканчивал здесь. Отсюда открывался обширный вид на противоположный, заросший молодняком склон. Справа в легкой дымке белели маленькие аккуратные домики птицефермы, слева в бездонное голубое небо поднимались могучие, заросшие синеватыми лесными массивами горные вершины. Остроконечные головы их скрывались в клубившихся сизоватых облаках.
Джамбот уже хотел повернуть обратно, как вдруг на противоположном склоне увидел трех человек. Один из них спускался сверху по тропинке, находившейся значительно выше той, по которой шел Джамбот. По всей вероятности, именно этот человек и швырнул камень, упавший в родник. На нем были сапоги. Это все, что мог разглядеть Джамбот с такого расстояния. Двое других, напротив, поднимались вверх. Потом они увидели первого и остановились. Кажется, между ними завязалась беседа. Двое стояли рядом, тот, что в сапогах, чуть поодаль. Отсюда, где находился Джамбот, они казались величиной не больше, чем в половину спички. Он даже не мог точно определить, во что они были одеты. Не говоря уже о том, что они собой представляют. Единственное, что ему казалось, это то, что на тех двоих не было сапог.
Сам не зная почему, Джамбот продолжал наблюдать за этими людьми. С тех пор как расширился лесхоз и была построена птицеферма, Джамбот встречал на горных тропинках множество незнакомых ему людей. Незнакомых, конечно, первое время, — потом-то они становились знакомыми. Так что в появлении этих троих тоже не было ничего необычного. И все-таки Джамбот не поворачивал обратно, а стоял и смотрел на далекие маленькие фигурки. Минут через пять, закончив разговор, все трое повернулись и направились в горы. И тот в сапогах пошел с ними. Почти в ту же сторону, откуда только что пришел. Причем теперь он двигался первым, словно указывая остальным дорогу.