– Нет конечно! Я просто искренне хотел тебе помочь. Ладно, всё, до вечера.
***
В квартире четы Гессер в этот вечер не было обычных, перемежаемых только раздельным чтением, разговоров на самые различные темы: из мира науки и, прежде всего, генетики; из сферы искусств, где преимущественное внимание супругами уделялось кинематографу, опере и театру; не чужда для них была и политика, в которой считал себя докой, разумеется, Эдуард Николаевич. Неудивительно поэтому, что беседы по политической тематике чаще всего сводились к пространным рассуждениям – лекциям Эдуарда с единственной, но благодарной слушательницей Викой, вставлявшей время от времени свои весьма уместные реплики, позволявшие лектору считать, с определённым основанием, свою политологию убедительной и логичной. Сегодняшний семейный вечер не располагал к обычности. Добравшиеся с работы домой, как это бывало нередко и раньше, раздельно и немного в разное время, супруги почти не общались, обмениваясь лишь редкими отдельными предельно короткими фразами в два – три слова. Ужинали, практически, молча, прекрасно понимая причину такой, несвойственной для них, немногословности. Эдуард не хотел инициировать начало предстоящего тягостного разговора, а Виктория всё не находила подходящего момента для обещанных и, значит, всё равно неизбежных объяснений с мужем.
Наконец, когда Эдуард Николаевич уже сидел перед телевизором, нарочито подчёркивая всем своим видом сосредоточенность на ежедневной новостной программе, Виктория подошла к нему со стороны спины и произнесла ключевые слова: «Эдуард, я обещала тебе объяснить вчерашнее.» Её несчастный супруг, ждавший этого момента и, как ни парадоксально, одновременно не желавший услышать какие-то «показания» жены по вчерашнему семейному казусу, едва заметно вздрогнул, и, не поворачиваясь к Виктории, сказал: «Ну, говори, слушаю тебя, Вика.»
– Может телевизор лучше выключить?
– Хорошо, давай выключим. – Подкатив коляску вплотную к телевизору, Эдуард нажал на кнопку. Телевизор отреагировал резким щелчком, затем агонизирующей вспышкой на экране и погас. В комнате стало вдруг настолько тихо, что стал слышимым мерный стук секундной стрелки на больших настенных часах.
– Знаешь, передо мной стоит очень непростой выбор: солгать тебе, или рассказать тяжелую для нас обоих правду. Солгать сейчас было бы нетрудно, ведь ты уже и сам нашел правдоподобную версию, объясняющую то, что произошло со мной вчера. Но тогда это означало бы для меня необходимость и дальше наматывать клубок лжи, а жить с ядовитым клубком в душе я просто не смогла бы. Поэтому я решаюсь на второе – на правду. Эдуард, я виновата перед тобой. Я обманула тебя с поездкой со школьной подругой на её дачу. Никакой подруги не было! На самом деле весь вечер и ночь я провела с мужчиной. Я изменила тебе с ним. Прости!
Эдуард Николаевич, слушая признания супруги, продолжал неподвижно сидеть в своей инвалидной коляске к ней спиной, лишь всё ниже склоняя голову к груди. Затем после её «прости», повернул коляску и, глядя на Вику каким – то потухшим взглядом тихо произнёс:
– Ну, спасибо тебе за правду, Виктория. Ты вот сказала, что не смогла бы жить с клубком лжи. Что ж, значит, у тебя на душе, наверное, впредь будет светло. А ты, случайно, ни задала себе вопрос – смогу ли я жить с этой твоей правдой? Что мне то теперь делать, скажи.
Вика, не отводя глаз от искаженного душевными терзаниями лица мужа, искала нужные слова и, не находила их. Она бросилась к креслу, и, прикрыв похолодевшими ладонями глаза и щёки, пылающие жаром от нахлынувших переживаний, стала маятником покачиваться из стороны в сторону. После непродолжительного пребывания в состоянии транса, ей удалось снова вернуть самообладание.
– Послушай, я отдаю отчёт в том, что у тебя сейчас твориться на сердце, но пожалуйста, возьми себя в руки. Давай всё-таки попробуем спокойно осмыслить произошедшее во взаимосвязи со всеми обстоятельствами нашей прошедшей и предстоящей жизни. В конце концов мы с тобой оба учёные, а, следовательно, можем и должны находить психологические опоры в доводах разума, а не в эмоциях.
Эдуард Николаевич, поставив локоть на подлокотник коляски и подперев рукой подбородок, смотрел куда – то в сторону и вниз, никак не обнаруживая своего отношения к рассуждению жены – изменщицы, к которой сейчас он испытывал чувство очень близкое к ненависти. Однако Виктория, расценив молчание мужа, как знак его внутреннего согласия с её посылом, уже несколько смелее продолжила свой покаянно-объяснительный монолог.
– Да, Эдуард, оказывается во мне очень сильно женское начало и мне не хватило сил противостоять силе инстинкта. Естество моё стремиться к материнству. Я хочу стать матерью. Поверь, с самого начала нашего супружества я желала от тебя забеременеть; и, хотя мы с тобой никогда не разговаривали о ребёнке, вспомни – я никогда не предохранялась и не требовала контрацепции от тебя. Несомненно, мы любили друг – друга и близость с тобой мне приносила глубокое удовлетворение. Как женщина, я была с тобой счастлива, но почему – то беременность не наступала; и мне стали приходить в голову мысли о своей детородной неспособности. Я ничего тебе не говорила о своих сомнениях на этот счёт, и в тайне от тебя прошла все обследования у специалистов. Вердикт врачей был единодушный и однозначный – детей у нас с тобой не было бы никогда! И причина тому не моя женская неполноценность, а твоё мужское бесплодие, обусловленное олигозооспермией – критически недостаточным количеством сперматозоидов.