На самом же деле печать душевного неблагополучия на лице Муромского отражала приступ меланхолии, парадоксальным образом вызванной судом, несмотря на принятое им решение в пользу ответчика. Не ощутил Родослав Иванович какой – то особой радости, нет! Вовсе не ликовала его душа, когда судья не признала обоснованными претензии Полины Суетиной на алименты. Разве, что уловил некое лёгкое удовлетворение сродни тому, какое ему приходилось в молодости испытывать после победы на борцовском ковре над явно уступавшим ему в силе и опыте соперником. Да, он считал Полину ещё той склочницей и стервой, но всё равно, почему – то, ему было жалко эту слабую, в сущности, женщину.
Удивительно, но самое большое впечатление на него произвела его собственная речь в суде. Кому – то может показаться странным, но готовить что – то подобное заранее не приходило в голову ни самому Муромскому, ни его адвокату. Речь, по этой причине, вынужденно оказалась полным экспромтом и была совершенно искренней без тени лукавства. Неожиданно для самого себя в ней ответчик впервые мысленно сформулировал и произнёс вслух то, что составляет суть жертвенности в миссии оплодотворителя, о которой тридцать лет назад говорила ему единственная по – настоящему любимая, сыгравшая в его жизни роковую роль, женщина – Виктория Гессер. И жертва эта – его собственная семья и его настоящие собственные, а не биологические дети. Вновь и вновь он мысленно подвергал ревизии прожитые десятилетия своей жизни, пытался ответить на принципиальные философско – этические вопросы: был ли смысл в том, что он называл своей особой миссией, или принятый им и воспринятый, как мессианский, образ жизни есть его главная ошибка? А если, всё – таки его деятельность в качестве оплодотворителя не бессмысленна, но необходимо сопряжена с личной жертвой, то до какого момента должна она продолжаться – до скоропостижной кончины, до неизбежного возрастного полового бессилия, если судьба жить долго? Не пора ли поставить точку?
На почве душевных терзаний, преследовавших Муромского, он даже отказал нескольким претенденткам на новые контракты, а исполнение обязанностей по действующим оставалось возможным только благодаря усилиям воли, чтобы преодолеть нежелание, и всё ещё достаточно высокому уровню тестостерона в крови, чтобы смочь.
Когда на пятый день после суда на мобильный телефон Родослава Ивановича поступил вызов с незнакомого номера, он подумал, что придётся в очередной раз вести неприятный разговор о невозможности контракта.
– Да, слушаю вас.
– Извините, это господин Муромский?
– Вы не ошиблись. Я Муромский.
– Добрый вечер, Родослав Иванович! Беспокоит Анна Павловна.
– Простите, какая Анна Павловна?
– Тихомирова – судья. Я недавно разбирала ваше алиментное дело по иску Полины Суетиной.
– А, да- да, конечно! Простите ради Бога, не вспомнил сразу. Слушаю вас внимательно.
– Родослав Иванович, я хотела бы с вами переговорить по одному делу, но не по телефону, а приватно. Вы могли бы найти пол часа для личной встречи в удобное для вас время и в подходящем, но только не публичном месте.
– Ну, безусловно для вас я найду время. Предлагаю, чтобы не тянуть с этим, встретиться завтра в семь часов вечера. Вас устраивает?
– Да, вполне, а где?
– Анна Павловна, вы знаете сквер на улице Фовизина?
– Да, иногда приходилось проезжать мимо.
– Прекрасно! Тогда давайте в этом сквере и встретимся. Знаете, там в самом центре есть фонтан с лавочками вокруг. Так, что на лавочке у фонтана. Ваше лицо я очень хорошо помню; моё, надеюсь, у вас тоже не выветрилось из памяти.
– Всё верно. Я тоже так считаю. Проблем с взаимным узнаванием у нас не должно быть! До встречи, Родослав Иванович.
– До свидания, Анна Павловна.
***
Старый сквер с фонтаном на улице Фонвизина –тот самый, что напротив здания института генетики и геронтологии был для Муромского местом памятным сакральным. Здесь он назначал в качестве оплодотворителя свои первые встречи со своими будущими клиентками – реципиентками, как называла в своё время контрактных «рожениц» Вика. Любопытно, что Родослав Иванович абсолютное большинство забеременевших о него женщин не помнил вообще, некоторые лишь едва всплывали в зыбком мареве прошлого, но воспоминания о первых трёх были свежи и полны даже деталями до такой степени, как будто свидания с ними проходили не тридцать лет тому назад, а вот совсем – совсем недавно. Ожидая судью, он присел на лавочку, стоявшую на том же самом месте, где он давным –давно, но как будто бы вчера ждал Надю Смарагдову – стройную красивую женщину в модном тёмно – бордовом пальто и в обтягивающих узкие ладони тонких чёрных перчатках. А разве можно забыть Эльвиру Полянскую с её роскошными кустодиевскими формами, её подкупающей непосредственностью и обожанием голоса Френка Синатры. Ярко и рельефно проступали сквозь десятилетия картины, запечатлевшие его встречи с Тоней – троюродной сестрой Виктории, которая годом позже сообщила Муромскому о том, что Тоня родила двойню – мальчика и девочку и совершенно счастлива…