Предупредившую о своём визите Вику, Игорь Михайлович встретил в большом входном холле больницы и предложил ей пройти с ним в его рабочий кабинет, но та отказалась и, глядя на него широко открытыми полными страха и надежды глазами спросила:
– Игорь Михайлович, скажите только одно. Он будет жить?
Хирург ответил не сразу. Он опустил голову с шапкой всё ещё густых, но давно уже поседевших волос и, по-отцовски приобняв страдающую молодую цветущую женщину, молча слегка прижал её к груди.
– Ну, что же вы молчите? Ответьте же мне! Эдуард будет жить?
– Да, жизнь Эдуарда Николаевича в неопасности, но…
– Что значит но?
Вика решительно отстранилась от профессора.
– Прошу вас, пожалуйста, говорите всё как есть!
– Виктория, девочка моя. У Эдуарда двойной перелом поясничьного отдела позвоночника с разрывами спинного мозга, а из этого факта неизбежно следует необратимая пожизненная парализация нижней части тела. Мне очень жаль, но пока медицина в таких случаях бессильна.
При этих словах у Виктории Леонидовны затуманился взгляд; у неё подкосились ноги; и, если бы профессор не успел бы вовремя поддержать терявшую сознание Вику и посадить её на один из стульев, стоявших вдоль стен, она наверняка упала бы на пол.
– Викуся, девочка моя, что с тобой? Эй кто-нибудь принесите воды. Женщине плохо!
К счастью обморок оказался не глубоким. Вика пришла в себя. От стакана воды, предложенного ей медсестрой, она отказалась, покачав отрицательно головой; взглянула на сидевшего рядом Игоря Михайловича полным тоски и обиды взглядом; прикрыла своё лицо ладонями; наклонилась к коленям и, более не сдерживая нахлынувших переживаний, не заплакала – зарыдала громко с подвываньем по – вдовьи. Профессор Кутицын утешал свою названную племянницу как мог.
***
Прошло два года с того злополучного дня, когда Вике пришлось услышать слова медицинского вердикта, звучавшие страшным приговором Эдуарду – её любимому мужчине и мужу. Для неё эти два года были временем, наполненном борьбой за их общее будущее. Да, Виктория Гессер, вопреки очевидному для всех, верила, что ещё есть шанс излечить паралич, восстановить функции спинного мозга. Эдуард Николаевич, внутренне смирившийся с участью калеки, всё же подчинялся её воле и безропотно ложился на повторные операции у лучших нейрохирургов; не стал перечить жене, когда она убеждала его в необходимости лететь в Узбекистан к знаменитому народному врачевателю, якобы творившему чудеса исцеления; согласился даже с намерением Вики совершить паломничество в далёкий северный Свято-Никольский монастырь к мощам Святых Угодников, дарующих, по народной молве, выздоровление всякому страждущему, о ком возносятся моления. Чуда, однако, всё-таки не случилось, и инвалидная коляска стала для Эдуарда Гессера чуть ли ни самым необходимым атрибутом.
Надо сказать, что наука не потеряла в его лице замечательного учёного. Эдуарда Николаевича восстановили в должности заведующего лаборатории «НИИГиГ», до которой теперь он добирался на переоборудованном под ручное управление автомобиле и парковался на специально отведённом для него месте; затем вытаскивал без посторонней помощи раскладную лёгкую, но прочную и удобную инвалидную коляску; пересаживался на неё из салона машины и катил себя по пандусу на входное крыльцо и далее через раздвижные двери по вестибюлю к лифту на свой этаж в лабораторию главного фронта российской генетики. Его могучий интеллект вовсе не оскудел от вынужденного простоя из-за недуга, нет – даже напротив, будто оголодавший зверь, азартно кинулся на поиск научной добычи. Деятельность доктора биологических наук снова вошла в своё привычное русло, но жизнь Эдуарда Николаевича, в целом, как явление природы, потеряла счастливо обретённую былую многомерность.
На этом переломном этапе супружества четы Гессер находились доброжелатели Виктории, сочувствующие молодой умной очаровательной женщине, оказавшейся, по сути, в положении безмужней, и убеждавшие её в необходимости развода с мужем-инвалидом, ставшим неспособным к продолжению рода. Вика реагировала на подобные, разумные по мыслям доброжелателей, рассуждения, всегда одинаково – она их с негодованием отвергала, как низкие и подлые – ведь она любила Эдуарда. Наверное, в ней говорила не только ещё жившая в сердце любовь, но подавала отчётливо свой голос уже и явившаяся в душевных терзаниях жалость, взывавшая к состраданию: «Ну, если уж ты – самый близкий ему человек бросишь его, то кому тогда вообще он может такой быть нужен?» Нет! Виктория Леонидовна не допускала мысли о том, что сможет предательски оставить на произвол судьбы искалеченного супруга…