- Влюбляются... - с горькой усмешкой перебила его Алина. - И ты влюблен. А все жду, когда же ты будешь меня любить.
- Я не вижу разницы.
- А я вижу!
- Но в чем она?!
- А в том!.. - Алина почувствовала себя, словно все видящий, все понимающий ребенок, не способный преодолеть косность взрослого. - А в том... - повторила она уже тихо. - Как она умерла?
- К сожалению, такие женщины, обычно умирают в нищете... Глубокой старухой. Недавно.
- Вот видишь! Ни один, из влюблявшихся в неё не спас её от такого конца. Ненавижу! Ненавижу всю эту вашу водевильную влюбленность! Слава богу, что я умру молодой.
- Ты не умрешь! - твердо ответил Кирилл. - Ты будешь жить. И даже старухой ты будешь любима. Ты будешь жить...
- Но в чей скульптуре?! В чьих произведениях?! - едко кольнула Алина.
- В моих. Я буду творить твою жизнь.
- Жизнь для тебя праздник... А я... устала от праздника... я задыхаюсь... я не хочу.
- Я лучше знаю, чего ты хочешь. Поехали смотреть покой, о котором ты и не мечтала.
И они поехали. И они носились по прибрежным городам. В глазах рябило от разнообразной одномастности пейзажей. Антиб: музей Пикассо музей Пейне, Морской музей... музей башни.. Гольф-Жуан: мачты яхт, стела Наполеона... Био: - снова черепичные крыши, лабиринты узких улочек, неожиданный размах шикарных вилл, продажа керамических изделий у дороги с огромными горшками, словно рассчитанными на секвойи, и парковой скульптурой - миниатюрные музеи... Сен-Тропез...
"Любимая" обращался он к ней, "милый, дорогой, любимый", отзывалась она. И не было в произношении этих слов ни слащавости, ни пошлой вычурности. Искренность, порой не исключавшая дружеской насмешки.
- Сфотографируй меня у могилы Марка Шагала, любимая.
- Давай-давай милый надуйся пофилософичней.
- Замри, любимая! Снимаю. О! Какая кротость! Само смирение, милосердие и святость! А далее лукавство, кокетливость, поверхностность, развр...
- Заткнись, до-ро-гой!
- И даже гнев, любимая. Но что ж плохого, если в тебе есть все?.. Даже слишком много.
- Ах, так, любимый!..
- Здесь нет трамваев - зря надуваешь нижнюю губу, никто не переедет.
Он обнимал её за плечи, она прижималась к нему пристраивая на плечо почти ангельскую головку, с убранным буйством кудрей в тугой пучок, но тут же что-то снова привлекало её внимание, профиль устремлялся вперед, как нос корабля озаглавленного Никой, волосы нетерпеливо выбивались локонами внутренних ветров.
Он удерживал её поцелуем. В такой момент она целовалась порывисто, нежно, особенно волнующе, и это напоминало ему детское ощущение, когда держишь в ладонях птенца, и трепетный страх - сжать посильней, что б не бился, выпустить ли, но жалко...
И снова они мчались по горам: Средневековые развалины в Баржемон.
- Я часто слышала, что территория наших зон для заключенных в три Франции. Наивный апломб - они не знают, что южная Франция, как книжка раскладушка - раз в пять больше, мы едем больше двух часов и не одного населенного пункта... Такого у нас, да ещё при скоростном шоссе, не бывает!.. - взахлеб говорила она.
- Любимая моя, все нет тебе покоя - аналитик!
- Но я не могу не думать! Смотри, какие крыши! Но почему, у нас никогда не задумывались о вечности того, что строили?
- А наши церкви? Кремли?
- А собственное жилище...
- Знаю я, как это называется, - вдруг пробасил Серж, он несколько лет только и занимался тем, что возил туристов из России. Они были разными: и монголоидно-узкоглазыми, и горбоносыми, то есть внешне явно всевозможных национальностей, но все их называли не просто русскими, а новыми русскими. Так, словно возникли они из неоткуда, и никаких корней на самом деле не имеют. Странные это были люди. От других европейцев отличались одним полным отсутствием порядка, как казалось Сержу, в их головах гуляли степные ветры. Те самые ветры, о которых рассказывал ему дед, донской казак. Иной, без этих ветров, России он себе не представлял. Чем живут эти люди, как думают, - для него оставалось загадкой. Впрочем, скидывал он это на свое природное тугодумство. Но не трудно было ему заметить - что ни люди, - то словно из сумасшедшего дома. Вот последний раз возил он по достопримечательностям лазурного берега двух дюжих парней, а зачем возил не понял. Устроившись на заднем сиденье, взятого напрокат лимузина они пили, играли в карты, дремали. Выбегали из машины лишь за новой бутылкой и сигаретами, новой колодой карт, но в казино Монте-Карло идти побоялись. Так и жили в салоне его автомобиля все дни напролет, ночуя лишь в гостинице. Там они занимались, видимо, тем же, вряд ли спали всю ночь, потому как спали порциями по два часа через три. И когда он останавливался, заслышав дружный храп - один обязательно просыпался и, приказав "гони, гони", засыпал снова. В последний свой день во Франции, по дороге в аэропорт очнулись, оглянулись: "Чего, Франция кончилась?" - спросили так, словно проспали сеанс в кинотеатре. А предыдущие!.. Веселые были ребята. От них-то он и научился этим новым русским фразам:
- ...знаю, как это называется, - вставил свое слово Серж в обойму Алининых восторгов, - Крышесноситель.
Кирилл и Алина переглянулись, и Алина надолго замолчала после такого комментария.
- Пора подумать о делах. - Вздохнул Кирилл.
ГЛАВА 3.
Алина никак не могла настроится на деловую волну. Когда ей объяснили, что в случае, если она оставит дом за собой, жить сможет в нем не нарушая правил при отсутствии гражданства не более месяца, а чтобы получить гражданство... далее следовал такой перечень всех запретов и трудностей, что становилось скучно. - Непонятно, - возмущалась она, - почему у нас в Москве живут все кому не лень и сколько хотят, а нас эти несчастные французы ещё упрекают нас в каких-то нарушениях прав человека!
От объяснений того, что правильно, а что неправильно, следовавших за её высказываниями, у Алины начинала кружиться голова. Никаких особых планов на дальнейшую жизнь не строила. Просто у неё возникло желание провести остаток дней в этом тихом домике на горе, взирать из его окна на аккуратный игрушечный городок, сбегать по кривой улочке к морю, гулять в горах и не думать, не думать ни о чем. Тем более, ни о каких правах, гражданствах, налогах... Алина сникла.
Кирилл оживился, постигая делопроизводство передачи недвижимости по наследству, любое дело касающееся бизнеса пробуждало его азарт. Денег на жизнь в Каннах у него хватило бы надолго, но он преследовал иную цель заставить её добровольно пойти на операцию - захотеть жить. Вернуть тягу и вкус жизни. И с удовольствием наблюдал, как она увлекается путешествием. "Ну подумай, любимая, ну зачем мне твои грудки? Я же не с грудками живу, а с тобой. Не анатом от литературы я - не Лимонов, чтобы взахлеб любоваться жениными органами. Если хочешь, потом силиконовые вставим. Но подумай, сколько женщин вставляет себе эти протезы, и ничего. Даже те, у которых ничего не болит. Правда, я не пойму - зачем, все равно любят не оттого, что груди большие, от этого просто хотят. А я тебя и без них люблю. Прооперируйся здесь.
- Нет. Даже жену Пола Маккарти не сумели спасти ни за какие деньги. Дай мне просто пожить, не думая об этом.
- Давай продадим дом, и ты сама распорядишься всей суммой. Если решишь сделать операцию, я потом тебе любой дом подарю. В любой стране, где пожелаешь. Даже если просто потратишь деньги, все равно...
В тайне Кирилл надеялся, что, получив немалые деньги за дом, свои, а не выпрошенные у него деньги, Алина почувствует самостоятельность, начнет строить планы. И тогда благоразумие победит, заставит её пройти курс лечения, чтобы продлить свою не скованную экономическими обстоятельствами жизнь.
- Деньги, деньги! У меня кружится голова, и я дохожу до слабоумия, когда меня заставляют думать о том, что я должна ради них делать, что не должна. И вообще, мне кажется, что все тут вокруг жулики. Мне и денег не жалко, куда противнее чувствовать себя полной дурой. Возьми все на себя. Ты разбираешься в этом, продай дом по моей доверенности. Я подпишу все, что требуется. Продавай сам. Мне все равно.