- Подлец. - Буркнул Фома, не отрывая головы от книги, на которой он вчера заснул. - Это ты нас закодировал на сумасшествие! А я-то дума, что же здесь не так?..
Она проснулась, приподняла голову и застонала.
Держи её, Друид! Держи, я побежал за пивом, - засуетился, одеваясь в свой авангардно расписной тулуп, Фома.
- Но уже тепло! Весна во всю! Весна!.. - выкрикнул Друид вслед невменяемому другу.
- Иллюзия! Это просто ты про весну во сне написал. Нас не проведешь. В суровом климате то, что вы называете весной - является лишь климаксом зимы. - Выкрикнул через плечо Фома и убежал.
- Зачем ты так? - спросил Друид, застыв и не решаясь даже погладить её по волосам.
- А что ты не понял? Тоже мне... про-за-ик, - презрительно хмыкнула она, - Пока я хулиганю, вы навытяжку стоите. О боже! - воскликнула она, и оторвавшись от плеча Друида, уж было хотевшего её обнять, рухнула на подушку головою.
- Аля, Алечка! - Друид стоял перед её постелью на коленях, - Но ты ж как камикадзе! И всех нас живых превращаешь в шутов постоянно последнего акта! Я понял. Понял! Но как же дальше жить?.. Агония какая-то. Агония. У всех, кто хоть чего-то начинает понимать, я вижу признаки агонии! А ты... ты просто...
- Агония, от греческого слова агони - соревнование, состязание, простонала она.
- С чем состязание?! С чем?!
- Со смертью. Какая долгая зима! Я больше не могу без солнца.
ГЛАВА 28.
"Вы выиграли во втором раунде..." - навязчиво крутилась фраза в голове у Фомы из прочитанного детектива. И тут же её перебивали вчерашние выкрики Друида: "Агония!.. Состязание!.. Агони!.." Он брел за Алиной по зоне Нижнего Тагила и ничего не видел кроме её, чуть всклокоченного, затылка. Да... их связь давно превратилась в безмолвное соревнование. В соревнование... за что?.. И не расстаться уже, как расстаются неудавшиеся любовники - с истерикой, слезами и скандалами, с взаимными обвинениями бог весть в чем, или молча улизнув от неприятностей. Нет. Они как два соперника объединились, не ради победы одного из них, а ради того чтобы не падать до борьбы с неравными себе. Куда-то же нужно девать энергетическую силу...
"И началась безмолвная борьба... Зачем? - думала Алина, - Как хорошо достигнуть пьедестала смерти победителем... Кого? Чего?.." - и усмехалась сама себе, и понимала, что уже склонна уткнуться в плечо, просто в мужское плечо, и заплакать, заснуть... умереть... Но что-то не дает ей упасть в объятья Фомы, стать перед ним просто женщиной, просто умирающей и слабой.
А если б у тебя был миллион долларов? - прищурившись спросила Алина заключенного.
- Тогда б я здесь бы не сидел, я бы... - и лицо его потеплело от мимолетной едва уловимой глазу улыбки, - Я бы... грелся на пляже, на море... я б...
- Море... - задумчиво прокряхтел не опохмелившийся с утра Фома. Пространный взгляд его скользил по грязным дощатым стенам комнаты. Но тут он заметил, что пол недавно постелен пахнущими сосновой смолой досками и понял, что что-то тут не так. Что-то неправильно, но что?.. Прошелся по комнате, пока она брала интервью, пытаясь восстановить в себе логически настроенный мыслительный процесс. Но в голове было тихо, лишь поскрипывали его шаги. Яркий луч солнца пробился сквозь мутное окно, и словно ослепил привыкших к полумраку. Пошел снег. Казалось, что снова началась зима. Словно круг её нескончаем - лишь чуть поотпустит, и вновь первый снег. А ведь уже скоро май...
- Море... - закивала Алина, - Рестораны, пляжи, вернисажи... И ты в белом костюме! Как король! И девочки с голыми плечиками... и дамы с полными грудями - все твои!
- О бабах ни слова, - полушутя, полусерьезно пресек её перечисления рая япи Фома.
- Ни слова, - угрюмо кивнул осужденный.
Сопровождавший их воспитатель в погонах похотливо покраснел, захихикал и отвернулся.
- Неужели ради этого и стоит... - она осеклась. На неё смотрел не вор уголовник - на неё смотрел маленький загнанный, замызганный, несчастный человечек. Быть может, он никогда не видел моря, хотя чуть что - все воры раньше гоняли в Сочи на три ночи. Там их и ловили... Но почему же море? спросила она Фому.
- Размер другой.
- Ну да, - кивнул несчастный пойманный воришка, - Масштабность.
- Да нет. Другой размер строки, - Фома смотрел на Алину и говорил лишь ей, не обращая внимания на удивленных воспитателя порока и носителя его, Сравни "Илиаду" и так... стишки. Размер иной - дыхание другое. Дыхание меняется - и внутреннее время измеряется иначе. Море, как понятие, исключает суетность. Море... Лишь ты и вечность...
"Лишь ты и вечность... - повторила она про себя, но почему-то не вспомнила Лазурного берега, вспомнила пустыню, и поплыли перед глазами Египетские, уже рассыпающиеся бывшие горы за горизонтом и мелкие осколки их под ногами, ...поступь бедуина, поступь верблюда... Взгляд бедуина полный внутреннего достоинства. Словно только он знает нечто, что тебе - хилому туристу не дано. А что он знает? Что такого?.."
И пошла по комнате, не видя комнаты, и пошла по длинному узкому коридору, не видя коридора, и смотрела в туманный заснеженный просвет в конце туннеля серой узости. И вышла на свежий воздух. Шел снег. Крупные хлопья. Оглянулась - кругом дощатые бараки, побеленные снегом, - где она? В древнерусском городище? Нет. В лабиринте. В лабиринте первичных построений...
- По зоне передвигаться в одиночестве нельзя, - догнал её Фома.
- Да брось ты. Что здесь может случиться? Все так глупо, что все ничтожно. Все. Все так... Лишь шевелится, а кажется - что живет.
- Конечно. Потому что не шевелиться нельзя - снегом заметет.
- Постойте здесь, - догнал их очередной Правдухин, - я сейчас приду.
- Заметет...
- Тебе не кажется, что мы для этих, как инопланетяне, - побрел за ней Фома.
- Что-то мне последнее время кажется, что я для всех как инопланетянка, или все для меня с другой планеты. - Она отвернулась и тихо добавила, - И ты.
Но он услышал. Услышал и промолчал.
Они машинально завернули за угол, впереди белело огромное пустое пространство плаца. Никого. Все находившиеся в зоне где-то работали.
Шел снег, шел и шел. И они шли. Ступали по нежному белому снегу.
Алина вынула руки из рукавов дубленки и накинув её словно бурку, поежилась, глядя на тощую кошку, пробирающуюся по низкому подоконнику к форточке. Алина освободила руку от перчатки и, собрав снежок из ледяного пуха под ногами, поднесла ко рту.
- Брось! Сейчас же брось! Простудишься! - стукнул её по ладошке Фома, так мать ему приказывала в детстве.
Она хотела сказать ему вполне серьезно, что ей так хочется, что уже взрослая и давно... как вдруг что-то тяжелое, пышущее потом, жаром, и какой-то химией - то ли соляркой, то ли скипидаром навалилась на нее.
Заскорузлая ладонь заткнула ей рот, капюшон упал на глаза. Кто-то мощный, огромный, властный и резкий, схватив её за поясницу и спеленав накинутой дубленкой, куда-то поволок.
Мир перевернулся. Мир играл с ней в темную. Сердце то билось часто, то замирало. Она брыкалась, пыталась кричать. Но бесполезно. "Как странно здесь же зона, здесь все просматривается с башен... Здесь..." но поняла, сдавшись неожиданности, - никто не видит, потому что идет снег... Снег завис объемной шторой, снег нес зло своей тишиной.
Удар ногою в дверь. Тяжелое дыхание в ухо, скрип половиц, и нестерпимый запах мелкой прогорклой рыбы и капустных щей... Ударилась коленкой о стену и не почувствовала боли.
Почувствовала, как её легко, словно пушинку, закинули на подоконник. Хотела дернуться, чтобы разбить стекло и вывалиться наружу. Но мощная рука держала её за талию. Алина тряхнула головой, и капюшон слетел. И почувствовала, как вспотевшая её голова обдувается холодным влажным ветром.
Теперь ей было видно, - обветренная кожа щеки одутловатого лица, какой-то жуткий тип у другого окна, с искаженным зверской улыбочкой, словно надтреснутым лицом. Он пытался выставить Фому в окно, но Фома сползал, как будто мертвый.