И теперь Истимир и Лесьяр в нетерпении переступали с ноги на ногу, изнывая от желания убраться подальше от свербящего взора старосты. Холщовые котомки и лопаты из осины уже заняли свои места на плечах приятелей.
– Коростный перекресток – дурное место, – напомнил Третьяк, и на его лице второй раз за утро пронеслась тень, гонимая ветрами воспоминаний. – Лихой люд потому и убрался оттуда, что из-за баловства нечисти промысел худо пошел. Сборщика найдете в трех аршинах от чахлой березки. Не ошибетесь. Про Скотову топь ведаете. Мертвяка туда оттащите.
На языке Лесьяра закрутился мучавший его вопрос, словно дьявольский волчок. Наконец бондарь не выдержал:
– Не страшно-то: всей Сивини раскрыться, что сборщика прибил, а? Деньги-то его куда дел? Обратно-то в деревню ничего не вернулось.
– Не я губил – не мне и возвращать. – В уголках глаз старосты пролегли опасные морщинки. – Мало ли что твоя мамка спросонья нашептала, когда я с нее слез. Пущай она ответ и держит.
Шутка была спущена с привязи, но никто не улыбнулся. Невысказанная угроза, поданная одним взглядом, сулила ледяное соседство с пропавшим сборщиком податей.
Истимир толкнул притихшего приятеля и потащил за собой.
– Вернемся до сумерек, – бросил он на прощание.
– Ступайте с Богом. И помните: без перемочки3 сдохнем вслед за полями.
Вскинув руку в небрежном жесте, Лесьяр подстроился под шаг Истимира, уже взбивавшего лаптями облачка пыли. Бондарь обернулся, бросая на деревню легкий взгляд того, кто скоро должен вернуться. В тенях домика, принадлежавшего мукомолу Позвизду, сверкнула золотая точка. Лесьяр ухмыльнулся. Похоже, за их отбытием наблюдал батюшка Людевит собственной персоной. Небось опять одной рукой крестился, а второй почесывал хозяйство под рясой.
– Пошли уже, – позвал его Истимир. Когда угрюмый староста сделался ничего не значащей букашкой, застывшей на фоне опаленных солнцем домиков, косец накинулся на приятеля: – Совсем сдурел? А если он тебе в глотку сосновую шишку забьет и скажет, что так и было?
Лесьяр, абсолютно уверенный в своей счастливой звезде, изобразил растерянность:
– А я что, без шишки хожу?
Косец подавился заготовленной репликой и рассмеялся. Хохотнул и бондарь.
По бокам от выбеленной дороги потянулись поля картофеля. Зелень давно покинула стебли и листья, уступив отравленной солнечной желтизне. Почва шелушилась трещинами. Казалось, между грядками вбивали штыри, что использовались для строительства Чугунного Колесопровода, первой железной дороги Российской Империи. Фигурка вдалеке, не разгибая спины, собирала с умирающих листьев паразитов. Трещали одуревшие от жары цикады.
Вскоре разбитые солнцем поля сменились лесом, и приятели ступили в изумрудную духоту. Несмотря на вездесущую тень, образовываемую дубами и осинами, дышать было совершенно нечем. Словно сушь вытягивала из листьев жизнь, обращая ее в разлитое по теням раскаленное призрачное олово.
Лесные шелесты убаюкивали, и Лесьяр, желая сбросить подступавшую дремоту, спросил:
– Как думаешь, Третьяк действительно прикончил того сборщика?
– Если не лично, то кто-то из его дружков постарался. В память о былых деньках. – Истимир с трудом подавил зевок. С левой стороны челюсти щелкнуло. – Думаешь, Сивинь просто так всякие изуверы за версту обходят?
– А обходят?
– Еще бы. Не зря же староста каждые три недели по ночам в сторону Ефаево шастает. Может, он их прикармливает.
– Ага, как волков.
Когда движение палящего солнца, скользившего за ветвями, совпало с полетом сверкавших в синеве жаворонков, они сделали привал. Ноги Истимира напоминали два гудящих улья, трутни которых никак не могли поделить пчелиную матку. Развалившись на траве, он принялся перетягивать лыковые шнурки, опоясывавшие портянки лаптей. Бросил взгляд на ноги Лесьяра.
Бондарь, не испытывая ни малейшего дискомфорта от дороги, копался в котомке. На его ногах красовались новенькие сапоги. Черные, блестящие, с мелкими складками на голенищах. Чудо, а не сапоги.
Зависть мягко пощупала сердце Истимира.