Он слушал ее холодно и ожидающе, пытаясь прямо глядеть в ее задрожавшее, запрыгавшее лицо. Может быть, это тоже был его главный час, которого он ждал так долго, хранил главное и единственное, что ему оставалось сообщить Касе, раскрыть последнюю тайну своего измученного многими уязвлениями существа. И так оно вдруг все высказалось в этом старчески мутном, с усилием держащемся взгляде, что Евпраксия Ивановна закричала, грозя ему:
— Вы жалки! Жалки! Что вы так смотрите? Вы и не преступны даже — только жалки!
Но он не хотел расставаться со своею преступностью, теперь все равно какой: уголовной или моральной. Ему даже хотелось, чтобы она была как можно большей. Он мгновением, инстинктивно понял, что только ею и держится еще в сознании Каси, только благодаря преступности своей и числится еще Мезенцевым, а не просто отбросом, до которого никому дела нет.
— Я смотрю, вы за государство, мною обкраденное, кажется, больше обиделись, чем за мужа? Повремените только с рыданиями! Дайте мне договорить! Состоять на государственной службе в том смысле, как выразили вы мне упрек свой, надо гражданином себя сознавать — а чего со мной не бывало, того не бывало! Но человек же я, в конце концов! Просто страдающий человек! Вот чего вы не хотите понять. А еще о христианском прощении толкуете!
Глава тринадцатая
Тропа вывела их к давнему, выметенному ветром кострищу. Только темный большой круг с неровными краями остался на земле да несколько побуревших, вымытых дождями головешек. Вперемежку с ними валялись вразброс чьи-то кости.
— Собачьи, — определил, всмотревшись, сезонник. — Что, старик, побледнел? Боишься, и тебя так же съедят?
Молча отвернувшись, Александр Николаевич сбросил заплечный мешок на землю. Что ему веселая издевка этого мальчишки?.. Клетчатая рубашонка, кепка с длинным козырьком, — туристом на прогулку шел он сюда, в места, где для них с Тунгусовым оживали призраки давних лет. Больше, чем физическая усталость, мучило раздвоение времени, настоящее и прошлое наплывали друг на друга, вызывая головокружение. Иногда Александр Николаевич даже переставал сознавать, где находится. Эти провалы памяти, внезапные отключения пугали его, он не понимал, что с ним такое происходит.
Треск в кустах заставил ребят схватиться за винтовки, выданные им на всякий непредвиденный случай.
— Медведь? — высоко и тонко вскрикнул один.
— Нет, лосиха.
Все проводили глазами тень, замелькавшую между деревьями.
— Эх, не успел, стрельнуть бы! — сказал парнишка, обретая обычный свой голос.
— А может, и медведь?.. — засомневался другой. — Я стоял неудобно.
— Стрельнуть бы…
— Зачем? — спросил хмурый Тунгусов.
— Так…
— На медведя-то с мелкашкой? Стрело-ок!
— А чего же?
— Сказать надо ему по-доброму: иди, мол, себе, дедушко!
— А он тебе лапой по личности, харю до костей снимет! Дурак я дожидаться! Человек в тайге хозяин, ясно?
— Вишь ты чего! — сказал Иван, перекосив небритое лицо.
— Мой сын, — подал голос Александр Николаевич, — когда был маленький, говорил: «Я вырасту и в зверей никогда стрелять не буду. Они от этого становятся злые». Ребенок, а понимал, что страх рождает зло.
— Сам ты злой старик, — раздраженно бросил сезонник. — От того и трясешься, что боишься нас. То ли найдем чего, то ли нет, а ты уж заранее трясешься.
— Прекратить! — негромко прервал Антоша. — Привал. Готовьте костер.
Обычно костер разжигал Тунгусов, ребята подносили сушняк. Но в этот раз он отказался.
— Сами раскладывайте, хозяева тайги!
Справляться с костром ребята не умели. Огонь вздрагивал на пучках сухой травы, подсунутой меж поленьев, и опадал густым пеплом на занявшиеся угольки веток. Когда гаснущее пламя пытались раздуть, пепел запорашивал глаза.
— Да вы что, в пионерлагере ни разу не бывали? — сердился Антоша.
— Им в лагере костер вожатые разжигают, — язвительно сказал Тунгусов, обдирая обертку с концентратов и бросая их в котелок. — Который у вас медвежатник-то? Иди сюда. Видишь пень горелый? Руби его!.. Да помельче старайся. Смолье горит лучше не надо. Теперь бересты с валежины надери… Надрал? Ближе к стволу снимай, там она суше. Всяка капся уже хозяин тайги… Зачем этакий комель притащил? Мы тут ночевать не собираемся. Разжигу-то пучком держи, левой держи, а правой не надо. Ты левша, что ль?.. Так. Теперь складывай мелочь шалашиком, вот ты, с козырьком, складывай. Ну, зажигай пучок-то, зажигай, не бойся, это пламя еще холодное… Погоди, дай еще маленько схватиться… Теперь под шалаш его… Ну, нет-нет, ро́дили!