— А мы вас тогда под суд за разбазаривание государственных средств! — пообещал Антоша.
— А мы сами в суд! — не испугался Иван. — Ишь, машет тут фостом, как тигра! Хичник!
— Я при исполнении, — осадил его Антоша. — Так что ты, дед, тут поаккуратней с хвостами!
— А раз ты при исполнении, нечего мне тыкать, — Иван не остался в долгу. Когда предоставлялся случай, он ругаться очень даже любил.
Неизвестно, сколько бы еще все это продолжалось, но тут из заросли появился слегка задохнувшийся Рудик. Кепочку он потерял, рубашка была испачкана в земле, на тыльной стороне ладоней — свежие багровые ссадины. Зеленовато-серые шальные глаза плясали на лице.
— Шурфы метра на два с половиной, на три, начальник! Речниками мелкими занесены, и наледь с метр будет.
— Ну, чего ты глотку-то дерешь шире варежки? — сказал ему Иван. — Шурфов, что ли, не видал никогда?
И тут Антоша решился наконец обнаружить твердость характера:
— Все! Если они отказываются указать место, берем пробы и уходим. Хватит с ними нянчиться. Давай и мне лопату. Пошли!..
Александр Николаевич хотел пойти за ними и не смог двинуться.
«С какого они начнут? Неужели сразу нападут на нужный? Ничего не испытав, не выстрадав, вот так просто найдут и возьмут нашу тайну?»
Иван растерянно топтался рядом. И ругаться ему еще хотелось, и не мог он допустить, чтобы там все без него совершилось.
— Неужели это факт и действительность? Неуж сбылось — и мы не в обольщении?
Он махнул рукой и побежал по-стариковски за Калинкиным.
С чувством облегчения и освобождения Александр Николаевич опустился спиной на землю и закрыл глаза. Выходило, что его присутствия в решающий час и не требовалось. Он попытался прислушиваться к удаляющимся звукам, но они исчезли как-то враз. Все стихло.
Он не знал названия пьесы, которую в детстве часто играла ему мать. Он сидел под роялем, тайком запихивая ему под брюхо в укромные уголки свои сокровища: конфетные обертки, комочки разноцветной фольги, какие-то синие атласные перышки, подобранные в саду. Он вновь ощутил лакированную гладкость витых рояльных ножек и слабый запах нафталиновых шариков, которые клали в мешочке под бронзовую деку, чтобы моль не ела сукно, увидел пожелтевшие клавиши, которые ему нравилось лизать, когда никто не видел.
Музыка обрушилась на него многозвучным громом и несла с собой в пенном потоке триолей куда-то все выше и выше в уже невыносимой напряженности, готовой вот-вот оборваться в последнем уничтожающем взрыве.
— Мама, что это?
— Кода, Сашенька.
Какое счастье снова услышать ее голос!.. «Скажи мне еще что-нибудь!» — молил он. Но она молчала… Да-да, это кода, конец, заключающий все части, вобравший в себя все их мотивы и темы и разрывающий сердце неистовством близкого разрешения, полной свободы.
Александру Николаевичу показалось, что Тунгусов трясет его за плечо, настойчиво повторяя:
— Одним камнем, как одним ударом, богат станешь.
— Каким неприличным скоком пошла ваша жизнь! — укоризненно покачал головой неизвестно откуда взявшийся Виктор Андреевич.
— Определенное просветление! — твердил Мезенцев. — Одну ноздрю зажимаешь, другой выдыхаешь. Очень помогает.
— Останемся, прошу тебя! — бросилась на колени Кася. — Я не могу покинуть родину, не бросай меня!
Из душного омрачения качающихся лиц и глухо, однотонно звучащих голосов выделялись ритмичные удары лома и перестук лопат, со скрежетом врезающихся в рыхлый пласт, смешанный с галечными наносами.
«Что они копают? Что они там копают?.. Уже добрались? И сейчас все кончится?.. Неужели сейчас?.. И больше не надо будет ничего доказывать, на что-то надеяться?.. Распишись в ведомости за авторскую долю и поезжай себе с богом домой? Не надо! Не надо!..»
— Ах, гадство! — вдруг громко сказал неподалеку рабочий. — Товарищ Калинкин, что же это такое?
И опять затихло.
Одна из лошадей, что они привели с собой, паслась неподалеку у ручья, звучно рвала зубами сочную траву. Пахло лошадиным потом и раздавленной травой. Вдруг лошадь подняла голову, насторожилась — увидела Александра Николаевича. Он усмехнулся: «Решила, что мне надо помочь». Лошадь подковыляла к нему — мешали путы — и дунула ему в лицо из широких ноздрей теплым чистым дыхом. Александр Николаевич слабо ткнул ее рукой в мягкие губы. «Пош-шла вон!.. Ива-ан!»
Лошадь, испуганно храпнув, шарахнулась в сторону.
Испытывая тоску, какая бывала с ним только во сне, Александр Николаевич сделал попытку приподняться.