Войдя в номер к Осколову, Кася отломила согревшийся на самоваре крендель, откусила и разразилась рыданиями.
…Разговор в номере продолжался долго. Уж и обедать пора настала, а они все запершись. Хоть бы мараскину попросила иль пирожков…
Василий сердился на них и все-таки слушал у замочной скважины со сладострастием. Разобрать не все можно: бормотанья много, плачу много, опять же дымом несет из скважины. А Василий дым табачный не терпел. Проходящие по коридору постояльцы ему тоже мешали: приходилось отскакивать от двери, делать вид, что случайно тут оказался.
…Но главное, ага, вот оно, так явственно:
— Вы меня не понимаете, Евпраксия Ивановна, я не помощь вам предлагаю. Я руки вашей прошу, как спасенья своего.
— Господи, как это внезапно и… и… несерьезно!..
Все это, конечно, интересно, но вполне глупо. Василий плюнул незаметно на половик… Может, он и сам способен на что-нибудь такое же, внезапное… Хватило ведь духу бросить и лавку, и капиталы. Правда, капиталы эти Устины, и даже из-за них он спать с нею не согласен. За годы странствий своих он твердо узнал, что ни в одной женщине спасенья не отыщешь. Существа пустые и, можно сказать, почти совсем бесполезные. Предназначенья своего — служить мужчине — не понимают, а если которые понимают, то исполняют плохо. Чем дальше уходила молодость от Василия, тем шибче его раздражали женщины. Иной раз до того, что звук голоса ихнего слышать не мог.
— Ну, что они там? — мучился хозяин, которому хозяйское достоинство не позволяло прильнуть самому.
— Ничего-с особенного. — Василий значительно прокашлялся. — Наша пешечка на восьмую горизонталь пробирается. По-необразованному сказать: в дамки лезет.
Поскольку Василий Чернов, по убеждению сослуживцев, был человек складу необычного, тонкого и окружающие очень это чувствовали по его поведению и некоторой тайне, витавшей над его прошлым, хозяин не раз прибегал к его советам в щекотливых гостиничных историях. И сейчас он желал бы знать его мнение, но Василий ограничился кратким:
— Доспеют. Своим чередом все разрешится. Не берите в голову пока.
— Как бы сраму не произошло какого?
— Сраму? Не произойдет-с! Они ведь не могут сразу. Кошки и те должны сначала обнюхаться.
Половой, по прозвищу Багор, от этого сильно захихикал, закрываясь ладошкой. Хозяин ткнул его локтем в ребра:
— Услышат ведь, скотина!
— Виноват, не сдержался. Шутят очень смешно. Может, винограду им подать?
Этот редкий, высочайшей цены продукт подавался в любое время года, в любые часы дня и ночи по запросам дам определенной и тоже высочайшей квалификации. От администрации им даже полагался известный процент с каждого виноградного фунта.
Хозяин вопросительно посмотрел на Василия.
— Убьют, — задумчиво сказал Василий, — если с виноградом полезешь. Случай не тот.
— Правильно, убьют! — вдруг догадался и хозяин. — Михрютка-то его здесь еще?
— Спит.
— Ну, зрак не спускай, Василий! — Стиснув зубы, хозяин потряс кулаком.
Василий с превосходством молча усмехнулся.
…Он был рассеян сегодня и желал, чтоб скорее настал вечер и с ним конец его дежурства.
В загородный ресторан, куда намеревался прокатить Касю хозяин гостиницы, отправился на дешевом извозчике его коридорный. Не развлекаться — по острой личной надобности. Узнал он через третье лицо — через Багра друг его, служивший в этом заведении, передал, что выходит у них по вечерам певичка, однофамилица Чернова, песенки поет рискованные, а ноги у нее замечательно толстые и соблазнительно зашнурованные в высокие ботинки, — и все это в течение вечера вполне свободно можно пронаблюдать.
Сердце у Василия странно пропадало из груди временами, пока он поднимался по широкой лестнице, уставленной фикусами и пальмами, на второй этаж в зал, дорогой и шикарный, со стеклянной крышей, несмотря на здешний серьезный климат.