— Как твоя фамилия? — спросил Александр Николаевич.
— Моя фамилия Федоров, господин управляющий. Нечего наши фамилии спрашивать. Вы сами ответ давайте!
— Вот народ — брачеха, а? Не крюк, так багор! Одни мошенники.
Зотов просто разрывался из преданности, и было в нем что-то такое же холуйски липкое, как в помощнике.
— Помолчите, Зотов, — оборвал его Александр Николаевич. — Не можете вы без своих грубостей!
Приказчик отошел в толпу, ворча:
— Ругаюсь, вишь! Какие нежные! Нам без ругани нельзя. Может, ругань у нас заместо покурить.
Осколов обвел глазами стоящих впереди, остановил взгляд на старике рядом с Федоровым: видно, родственники. Белые пятна ожогов на лице выдавали, что долго был таежным кабанщиком.
— А ты, старик, что молчишь?
— Погодь, — ответил старик, — скажу. Когда прожгет, скажу. Пока молчу.
Это было плохо. Первый раз в его практике управляющего так плохо. Тревога холодком прошлась от низа живота по всем внутренностям до самого горла.
В толпе нарастала нервность, надрывность. Молодой парень сбивчиво обратился к Осколову:
— Приказчик Зотов — сволочь!
— Ох и сволочь же! — вздохом пронеслось по толпе.
Александр Николаевич обернулся к Зотову.
— Чернота-то, она капризна! — доверительно и смиренно покивал тот из толпы. Некоторые возле него засмеялись. Зотов сложил короткие крепкие ручки на животе, ждал.
— Ноги в могиле висят, — продолжал парень, — а иди в рудник. Сдохнешь — туда и дорога. Ему не жалко. Зверь! Ожидаешь его, замирает кровь в человеке, а потом все дело свершается.
— Какое дело? — Александр Николаевич растерялся.
— В зубы то есть.
Настороженно смотрело на него множество глаз, смотрели не с жалобой — с какой-то враждебной готовностью. К чему? А черт его знает к чему! Он впервые почувствовал физически эту готовную силу. И ему стало жалко себя, что именно сегодня, такой день они выбрали. Он перебегал взглядом по лицам и не мог ни запомнить, ни выделить ни одного: покрасневшие на морозе носы, всклокоченные волосы, рваные овчинные воротники. Вдруг старик заплакал, затрясся, обирая щепотью слезы с заросших щетиной щек:
— Стой, стой сказывать! Прожгло. Теперь я скажу… Беда ему навстречу попасть. Бьет наотмашь направо и налево. Что дашь дорогу — бьет, что не дашь дорогу — бьет. Которого лупит, тот терпит, потом подарок ему подносит: «На тебе, стерва, за то, что переносил».
Зотов самодовольно усмехнулся при этих словах. Это даже как-то и по-барски вроде. Ему-то самому, бывало, по шее вкладывали без отдаривания. А за что? Он что, дурее других был? Вот за смекалку-то и вкладывали, чтоб первее остальных не лез. Эх и времена, эх и народ пошел. Ну, может, и треснул кого спьяну — так смолчи! Нет, все тебе на заметку норовят.
Это была артель старателей, еще называемых золотничниками, которые на льготных условиях взяли в аренду часть прииска и возились там в послерабочее время, перемывая уже выработанные пески в поисках остаточного золота.
— Я разберусь! — возвысил голос Александр Николаевич. — Я его уволю! Выкину вон!
Раздвигая рабочих, он попытался пробраться к санкам. Зотов не помогал ему.
Дорогу заступил низкорослый мужик в заношенном донельзя полушубке. Угрюмые точки близко сведенных глаз уставились Александру Николаевичу куда-то в переносицу. В распахнувшейся овчине виднелись грязные голые ключицы.
— Ну-ну, чего тебе? — стараясь не выдать голосом опасливость, отстранил его управляющий.
— Мне… чтоб вот он не мучил… на приказчика кляузу хочу… Которые в руднике, положена неделя отдыха в месяц? — взвизгнул вдруг мужик, как затравленное животное. — Чтоб вот он сам сдох, понимаешь!
— Чтоб ему венерка нос съела! — ожесточенно поддержала его женщина, прячась за спины.
Зотов не испугался, наоборот, с интересом сразу же поднялся на носки, высматривая ее поверх голов. «Ах ты болячка!» — шептал он. Он даже сделал попытку опереться на плечи рядом стоящих мужиков. Те расступились. Приказчик, потеряв равновесие, чуть не упал.
— Чиверы заскорузлые, — выругался он. — Она же вас всех и заразит, брачеха! Искоренять ее надо, а вы прячете.
— Ты кого тут искоренять собрался? — надвинулся на него всем известный своей силой, удачливостью и пьяной дурью откатчик Ленька Мокрый.
— Болезню искоренять, — поувял Зотов.
— То-то, болезню… А человека не смей! — пригрозил Ленька, запахивая неверными руками собачью доху. Несмотря на сухой закон на приисках, он умудрялся все-таки потешить буйную душу.
— В карты вчера выиграл, — уже заулыбались рабочие, кивая на лохматое его одеяние.