Монашка сложила сухие ладони поверх листов раскрытой книги.
– На уроке литературы ты показалась мне слишком тихой.
– Внутри меня бушует пламя.
Сестра Аннунциата покачала головой в монашьем клобуке:
– И, кажется, причина пожара мне известна. А тебе, дитя, известно, что гордыня – смертный грех?
Повинно опустив голову, я молчала. Директрису я уважала безмерно, единственную среди учителей. Сестра Аннунциата приходилась дальней родственницей покойному дожу Дендуло, и именно он приставил ее руководить «Нобиле-колледже-рагацце». Сан благородная донна приняла в юном возрасте, и грех стяжательства был ей чужд, а еще она была поэтессой, довольно известной даже за пределами Аквадораты.
– Саламандер-Арденте, – после паузы прошелестела монашка, – горячие и необузданные… Покайся, дитя.
Опустившись на колени у кресла, я покаялась: сначала в гордыне, после в зависти и дурных словах, напоследок признавшись в мелькнувшей мысли закончить соперничество с Паолой физическим устранением последней.
– Не больше чем на минуту, матушка, но мысль такая меня посетила. Помните, в прошлом году синьорина Фози сломала ногу, упав с лестницы, и покинула школу?
– Вместе с той девицей, которая ее толкнула.
– Потому что надо было не толкать, а налить чуть оливкового масла на третью ступень сверху…
Я запнулась, потому что над моей склоненной макушкой раздалось явственное хихиканье:
– Филомена, у тебя преступный ум!
Вот и кайся после такого! Во-первых, действительно не больше минуты я эту операцию планировала, а во-вторых, призналась же!
– К счастью для «Нобиле-колледже-рагацце» и человечества в целом, твой преступный ум не подкреплен злодейскими наклонностями.
Это да, воплоти я хотя бы один из время от времени всплывающих в моем сознании планов, школа уже лежала бы в руинах. Злодейские мои прозрения иногда шли на пользу. После одного из покаяний сестра Аннунциата выбила из Совета сумму, достаточную на ремонт восточной башенки, обрушение которой было возможно легким толчком прогнившей несущей балки, после другого – установила засовы на двери черного хода и велела очистить декоративный прудик во внутреннем дворе, в котором при желании можно было бы топить неугодных пачками.
– Я не знаю, что делать, матушка. Правда не знаю. Годы работы пошли насмарку. Моя слабость повлечет нападки на подруг.
– Ты размышляешь, как правитель.
– Маленький.
– Два месяца, Филомена. Сомневаюсь, что за столь короткий срок синьорины да Риальто и Маламоко так уж пострадают.
– Но это произойдет из-за меня!
Светло-карие глаза директрисы были полны родительской доброты:
– Продолжай. Представь, что сейчас проходит занятие по риторике и твое задание – убедить оппонента.
– Сложившаяся ситуация несет угрозу стабильности, – после паузы твердо проговорила я. – Смена актеров за два месяца до финала посеет хаос и усилит соперничество многих. На волнах неразберихи к вершине вполне может вознестись особа, нисколько вершины не достойная.
– Поэтому?
– Я вступлю в борьбу даже без уверенности в победе.
– Для чего?
– Дуэль двоих отвлечет и увлечет прочих, мои «фрейлины» будут выведены из-под удара.
Я на мгновение смешалась, потому что слово «фрейлины» вслух прозвучало впервые, и сестра Аннунциата вполне могла опять упрекнуть меня в гордыне. Но упреков не последовало.
– Похоже на политическую интригу.
– Вся жизнь – политика, а политика – интриги.
Директриса после паузы кивнула:
– Тогда, Филомена Саламандер-Арденте, я подарю тебе не оружие, но надежду. – Она взяла со стола раскрытую книгу и развернула ее, уложив на свои колени. – Читай.
Это был сборник стихов, и глаза мои быстро заскользили по коротким строчкам.
– Узнала?
– Это та самая импровизация, которой синьора Раффаэле сразила синьору Годинели в поединке? Матушка, но вы присудили Паоле победу!
– Хотелось посмотреть, как далеко простирается подлость человеческая.
– Ах.
– Слово в слово! Эта… – тут прозвучало нечто, что из уст монашки услышать не предполагаешь, – выдала за свою импровизацию мои стихи!
Осторожно перевернув обложку, я прочла имя автора:
– Аннуцио да Габриэле?
– Псевдоним.
Карие глаза метали молнии. Мне подумалось, что, если сестра Аннунциата лишена всех человеческих пороков, поэтессе не чуждо тщеславие. А еще, что Паола сильна лишь знаниями, а не мастерством.
Библиотеку я покинула окрыленной, и крылья мои были крыльями ангела мщения.
Их слегка помяли, когда меня попытались столкнуть с лестницы по дороге в класс. Но тихоня Годинели действовала столь неловко, что упала сама и скатилась бы по ступеням, не ухвати я ее за локоть.