Кавур повертел в руках тарелку. На ней была изображена довольно дюжая брюнетка с покатыми плечами и крылышками за спиной, окаймленная гирляндами из розочек на черно-желтом фоне.
— Предпочитаю Тальони, — сказал Кавур. — Эта особа слишком terre-â-terre. В грубом прусском вкусе.
— Вы ошибаетесь, Камилло, — задыхаясь от негодования, сказал губернатор. — Франция давно перестала быть законодательницей мод и вкуса. Франция наш вчерашний день. Сотрясаясь от политических передряг, она не способна создавать истинную красоту и истинное искусство. Вена — вот Петроний нашего времени!
И он очаровательно улыбнулся благосклонно внимавшему Эльсенбергу.
Кавур развел руками.
— Не смею спорить, — скромно заметил он. — Только при чем тут Франция? Ведь Тальони-то итальянка!
Эммануеле долго смеялся, слушая это салонное пикирование.
Несколько минут спустя губернатор отвел Кавура в ту же лоджию, где он недавно сидел с Эммануеле.
— Я не хотел вам портить вечер, Камилло, но фактам надо смело смотреть в глаза. Получено предписание из Турина направить вас в форт Бар наблюдать за работами в каменоломнях.
Кавур побледнел и, ища опоры, схватился за спинку кресла.
— В форт Бар? Не понимаю.
— Что ж тут непонятного? В форт Бар. В каменоломни, — вразумительно повторил Паулуччи.
— Но что мне там делать? Ведь здесь я руковожу.
— Ну и что же? Вас же не чернорабочим посылают. — И с нескрываемым злорадством губернатор пустился в пространные объяснения: — Среди ваших подчиненных будут бывшие каторжники, там вы найдете много образованных людей, почти единомышленников…
— Так это же ссылка!
— Понимайте как хотите. По-моему, это новое назначение.
Жгучий стыд охватил Кавура. Только теперь он догадался, что гости губернатора уже знали все. Их недомолвки, замешательство, намеки… В то время, как он так глупо фанфаронил.
— Конечно, ссылка, — как бы убеждая себя, повторил Кавур. — Но в чем же преступление? За что?
— За болтовню.
— Какую? Разве я разглашал государственные тайны?
— За болтовню, подобную сегодняшней.
— Бросьте! Кто не болтает? Если в Италии молчать — задохнешься.
Он машинально ронял эти привычные фразы, хотя больше всего ему хотелось рычать от отчаяния. Крушение всех радужных надежд, злорадство туринских товарищей, бешенство отца. Лицо его выражало такую растерянность, что губернатор смягчился.
— Вы молоды, — сказал он. — Все еще не раз переменится.
В сущности, губернатор еще до встречи с мальчишкой получил удовлетворение за все его выходки. Но для него это мимолетное удовольствие, а карьера молодого человека сломана, и, может быть, надолго. Помолчав, он обнял Кавура за плечи и сказал:
— Хотите знать правду? Помните, что вы сказали, когда вас отчислили из пажей принца Карла Альберта?
— Ничего сейчас не помню.
— Вы тогда сказали, что очень довольны, что сбросили ливрею.
— И что же? Сказал. Одному приятелю. Сто лет назад.
— Верно. Сто лет назад до принца Карла Альберта дошли ваши слова, а сегодня король Карл Альберт вам их припомнил.
5. Будет так!
Через два месяца он вернулся в Турин.
Отчий дом, как всегда, встретил холодом. Мать рассеянно поцеловала его в лоб, будто он возвратился с прогулки, а не из каменоломен форта Бар, и стала жаловаться на легкомыслие брата Густаво.
— Мальчик в жару лихорадки отправился на охоту. А жена даже не попыталась его удержать! Поехала к подруге смотреть парижские шляпки. И это молодожены!
— Мальчику, кажется, двадцать пять лет. В такие годы можно разобрать, здоров ты или болен, — ответил Камилло.
— Только не с его пылкой натурой! Он не умеет щадить себя. Но ни ты, ни она никогда этого не поймете.
Мать обожала старшего сына и все недостатки Густаво старалась превратить в добродетели для вящего посрамления Камилло. И к невестке она ревновала Густаво, как брошенная любовница.
Он прошел через анфиладу пустых комнат с голыми стенами, чуть подгримированными гипсовой лепниной, заставленных четырехугольными креслами с изображениями сфинксов на спинках, консолями с безглазыми бюстами греческих богинь. Он ненавидел этот стиль, долженствовавший обозначать величие наполеоновской империи, но обозначавший для него только стужу отчего дома.
В кабинете отца четверо старцев играли в беллот. Камилло вздохнул с облегчением. При посторонних отец не станет говорить, с каким трудом ему удалось добиться у короля разрешения на отставку свободомыслящего сына и его возвращения в Турин. По крайней мере хоть на сегодняшний вечер он избавлен от потока нудных наставлений и попреков.