Распалясь в этих мыслях, он всей ладонью оглаживал щетину на худых щеках и давал себе клятву отпустить бороду по грудь и нести обет безбрачия, но только сражаться, сражаться, пока не падет последний тиран, притеснитель честных нищих людей на планете.
Дон Рамон был настойчив в своих попытках отвлечь Гарибальди от избранной им воинственной стези. Однажды он явился верхом под окно своего нового друга и с конем в поводу. Предложил ночную прогулку в скотоводческое поместье, там у него много больных — солильщиков с изъязвленными рассолом руками.
— Но почему же непременно на ночь глядя? — удивился Джузеппе.
— То, что я хочу вам показать, нужно видеть на рассвете, — загадочно ответил дон Рамон.
Глухой ночью они прискакали в шаркеаду — так называлось огромное предприятие в степи, где забивали скот и изготовляли на всю округу вяленую солонину. Дон Рамон знал, в какой час перед рассветом следует показать своему другу зрелище, которое могло бы, по его мнению, отучить его любить кровь и убийство. В ночной тьме, освещенной длинными языками зажженных лучин, он провел его по всем загонам, разделенным каменными стенами, по узкому коридору — «брете», куда загоняют быков перед убоем. Сейчас там было пустынно.
Гарибальди начинал догадываться, в чем должен состоять урок ночной прогулки, и посмеивался в бороду, слегка подтрунивая над рьяным миролюбцем. Но то, что предстало его глазам, все-таки потрясло его и заставило замолчать. Он никогда не видел ничего подобного.
По долгому гудку в сырой предрассветной мгле из всех бараков и слабо освещенных таверн потянулись на площадку убоя сотни рабочих. По всем загонам двигался скот, и каждую минуту десяток-другой быков и коров выбегал из ворот. Их ожидали молчаливые люди — и работающие ножами, и солильщики, которые орудовали лопатами у бассейнов с рассолом, и «карраншос» — грузчики, закладывавшие мясо в особые резервуары… Над каменными стенами выкатилось в облаке пара мутно-багровое солнце, и это зрелище сотен еще живых, мычащих животных и сотен их молчаливых палачей навсегда запомнилось молодому воину революции как действительно ужасная аллегория людского побоища.
Бык от удара обухом падает как подкошенный. Ему ножом перерезают сонную артерию. Кровь стекает на цемент. Еще удар тесаком — и голова катится в сторону. Мясники, точно ловкие хирурги, работали с невероятной быстротой. В одну минуту туша освежевывалась и подвешивалась над желобом, куда стекала кровь и вода. А за длинными столами другие хмурые люди так же молча отделяют мясо от костей — издали они напоминают портных, им приказали кроить, они и кроят пончо из кроваво-красной материи. И еще другие молчаливые люди отделяют оставшиеся на костях куски мяса — эти в облаках пара сидели на корточках, перепачканные кровью с головы до ног, выглядывали из-за уже оголенных скелетов, как арестанты из-за решеток.