К дьяволу! Стоит лишь раз задуматься — и пропадешь. Да, чужой хлеб горек. Но он солдат, он завербован своей справедливой совестью. И разве не томит его сильнее любого желания жажда приключений, особенно когда она сопряжена с опасностью для жизни? Разве желание опасности не возрастает в нем так, что войти в зону огня становится для него наслаждением? Теперь после гибели Луиджи, после кораблекрушения он лишь желал, если придется погибнуть, погибая, так сгинуть — утонуть или дотла сгореть, чтобы враг не смог отомстить ему глумлением над мертвым за страх, какой он испытывал перед ним живым.
Гнать, беспощадно гнать от себя все мысли о любви, о семье. Плохо тебе? Что из того, что плохо. Нас этим не удивишь.
Часто было плохо, как полагается любой революционной армии — не хватало оружия, люди босые и голодные. Всегда находились ненадежные, взятые из числа пленных или падкие до мародерства. Случайные люди, способные на любую низость. Многие разбегались при неудачах или в зимнюю непогоду. Иногда отряд редел в два-три дня: наступало время лова кефали. Значит, до февраля прощай война! «Салют, дядюшка Пе!» А когда задували юго-восточные ветры, предвещавшие снега и метели, первыми уходили жители окрестных гор. Уводили ночью не только собственных лошадей. За ними и другие начинали роптать, выражая желание вернуться домой, в теплые долины приморья. И надо было отступать, прикрывая главные силы, остатки разбегавшейся армии, быть в арьергарде на тех дорогах, по которым весной шел в авангарде от победы к победе.
Искусство побеждать складывалось из малых крупиц боевого опыта. Он учился на собственных ошибках, порой искупавшихся кровью.
Так с годами научился он находить выгодные позиции, господствующие над местностью, защищенные зарослями или скалами. Так отучился осведомляться у случайных встречных о путях, по которым предполагал вести отряд, и, наоборот, интересовался теми тропинками, которые совсем в стороне от его маршрута. Он понял, что, когда проводишь рекогносцировку, надо делать вид, что атакуешь всеми силами, чтобы заставить противника обнаружить себя, свою численность, свои позиции, а затем без потерь уходить из завязавшегося боя, как было однажды в провинции Санта-Катарина. Но иногда, напротив, надо сократить свой отряд, потому что его масса, то есть сила, обратно пропорциональна скрытности и скорости движения — тем качествам, какие создают успех кавалерии.
В этой многолетней войне он полюбил гаушо — верхоконных батраков из эстансий, стекавшихся в его отряд по природному вольнолюбию и не расстававшихся с конем. В кожаной шляпе, удерживаемой ремешком под подбородком, в накинутом на плечи плаще-пончо, с ярким платком на шее и широким поясом, на который пристегнуты кинжал и пистолет в кобуре, в широких брюках, стянутых на лодыжках, в сапогах со шпорами — такой всадник восхищал Гарибальди еще и на мирных сельских базарах, еще и прежде того, как он мог оценить его в бою под огнем. Гаушо были ему по душе прежде всего поразительной честностью, рыцарским нравом и еще беззаветной лихостью. Он знал, откуда все берется: он часами любовался в степи их похожей на игру ловлей одичавшего быка.
Качаясь в седле, Гарибальди слушал, как позади него поют люди простодушного горского племени. Они пели грустно. И называют-то их простодушной кличкой — уру, стало быть, люди, которые поют грустно.
Он и сам теперь любил петь грустно. Мысль о постоянстве любви, которую он прежде гнал от себя, считал постыдным проявлением слабости, все чаще посещала его. В утомительных переходах он не мог думать ни о чем другом и злился на себя: пусть уж пронзит его любовь, как молния. Без траты времени на размышления.