— Как ты захочешь! Я буду искать имя для девочки, а ты для мальчика.
— Перестань, ну перестань! Задушил! Как зовут твоего отца?
— Не знаю, жив ли он. Его звали Доменико.
— Какое славное имя! У нас будет мальчишка. Ты слышал, как малыши громко пьют воду? Булькают с каждым глоточком. Булькают, почти стонут. И ты услышишь, как будет славно булькать наш Доменико.
— Может быть, дадим другое имя? Я немножко суеверен, давно нет вестей из Ниццы. Из мужских имен я больше всего люблю Менотти, потому что, когда был еще юнцом, вся Италия боготворила борца за свободу Менотти. Правда, красивое имя?
— Но еще лучше Джузеппе, — краснея, сказала Анита.
— Благодарю. Грацие!
Сжимая на груди ситцевый лоскуток, она прижалась к Джузеппе, к его широким плечам.
— Когда ты говоришь мне на родном языке «грацие», это выражение твоей радости. И я догадываюсь, какой ты добрый, великодушный, верный, ну, что еще… Когда ты говоришь «грацие», значит, ты счастлив со мной. Благодарю тебя, итальянец.
Вечером этого дня Анита немножко церемонно взошла на корабль. Матросы оцепенели, увидев красавицу. Но деликатность приема была выше всякой похвалы. Иеремия Смит стоял навытяжку, склонив лысеющую голову. Только Григг на правах брата позволил себе сострить во время торжественного брачного церемониала.
— Это первое свадебное путешествие, — сказал он, — которое будет совершено стоя на якорях.
В толпе, окружившей молодых, он прочитал по-английски строфу из Шекспира:
А когда пили пунш в капитанской каюте, Гарибальди слышал разглагольствования Иеремии на палубе:
— Любовь, джентльмены, с вашего разрешения, даже на суше — облако, пар… Она исчезает от любого ветерка. Но в условиях морского боя, джентльмены, она испарится мгновенно. Как капля воды на раскаленной сковородке. Я должен сказать, что этой леди будет нелегко у нас. Скажу больше — непереносимо. Да, джентльмены, я знал любовь…
Дело у берегов Бразилии оказалось неудачным, сражение было проиграно, и рассказ об этих днях должен быть краток, как слово над еще одной свежей дорогой могилой. Собственно, могилы не было, потому что тело Джона Григга поглотила пучина океана.
Достигнув мыса Сантос, флотилия Гарибальди наткнулась на имперский корвет, который тщетно преследовал республиканские суда в течение двух дней. Три маленькие пушки против двадцати больших… Попробовали сами взять корвет на абордаж, но он обратился в бегство. Анита, всем на удивление, училась заряжать орудие, стрелять из мушкета, при сильном ветре влезла на мачту и первая высмотрела на горизонте две сумаки. Тяжело нагруженные рисом, они пополнили запасы экипажей.
Гарибальди был неспокоен, наблюдая дерзость, с какой его любимая вступала в новую для нее жизнь. Но виду не показывал.
Утром при входе в лагуну встретили неприятельский голет с квадратным носом, на нем насчитывалось семь пушек. Просигналив трофейным суденышкам, чтобы они спешили к Имбитуба, Гарибальди на своем «Риу-Парду» об одном девятидюймовом орудии приблизился к голету на расстояние ружейного выстрела и открыл огонь. Тот ответил энергичной пальбой. Сражение закончилось вничью — море было бурным, волны заливали палубу и орудие на ней. Противник только слегка повредил паруса «Риу-Парду». Странно было видеть, что опытный капитан этого голета — «Андуриньи» — развернулся круто и ушел за горизонт.
Посовещавшись, Гарибальди, Григг и третий офицер, бискаец Игнацио Бильбао с маленького «Сейвала», решили стать на якоря в бухте: можно ожидать нападения всей вражеской эскадры во главе с «Беллой Американой».
— Не пожертвуешь ли, дорогой Игнацио, своим орудием для общего дела? — спросил Гарибальди, не глядя на бискайца, чтобы дать ему свободно обдумать ответ. Но тот был настоящий воин, знающий цену необходимости.
Ночью орудие было снято с «Сейвала», погружено в шлюпку и на руках втащено на лысую вершинку мыса, запиравшего бухту со стороны океана. Матросы Григга быстро «сочинили» укрепленную позицию, обнесли орудие турами, а отличный артиллерист из экипажа Гарибальди, Мануэль Родригес, принял командование над орудием.
Анита не пожелала сойти на берег в ожидании большого боя и даже посмеялась над просьбой Гарибальди.
— Разве ты не слышал, Хосе, что в древности у каждого корабля была на носу своя богиня? Считайте меня Никой на этот день. А заодно я еще буду и вашим коком. И вы никогда не проголодаетесь у меня.