Этой глубокомысленной сентенцией он закончил свой рассказ и оставил Мадзини, извинившись, что отнял у него много времени.
Проводив Смита, Мадзини долго не мог приняться за работу: плоское резонерство ограниченного англичанина вызывало внутреннее сопротивление, а в то же время помогало понять то, над чем он до сих пор не слишком задумывался.
Он лег на кровать, набросил на себя плед. За окном непроглядная тьма, не видно даже фонарей. Смок, неизменный спутник холодных осенних вечеров. В комнате потухший камин, неряшливая куча исписанных бумаг на столе. В этом одиноком обиталище как мало связан он, в сущности кабинетный человек, с теми, кто на полях, в мастерских, в казармах. Как непохож его образ жизни на жизнь Гарибальди, окруженного воюющим народом. Но нет! Их все-таки роднит одна черта. Способность начинать все сначала, сгорая, возрождаться из пепла…
Им надо быть вместе. Такого полководца, как Гарибальди, ждет Италия.
Глава пятая
1. Рев стада
Отступление, начатое зимой, было ужасно. Арьергард подвергался непрерывным нападениям. Горные потоки вспухли от дождей и на переправах уносили людей и оружие. Лошади уцелели лишь у немногих офицеров. В непроходимых лесах пришлось бросить пушки, не рубить же просеки там, где от веку едва намечены лесные тропы — пикады. Они были так узки, что проводники часто сбивались и тогда вели напролом.
Гарибальди медленно двигался по каменистым кручам, окруженный немногими уцелевшими, и с горькой усмешкой вспоминал гордую сентенцию генерала Канабарро, сказанную им при взятии Лагуны. Какие хорошие были тогда времена! Генерал сказал: «Гидра, которая проглотит империю, выйдет из Лагуны!» Где он теперь, этот Канабарро? Ужасно присутствовать при развале молодой республики и не иметь возможности изменить катастрофический ход событий. Всегда под его началом набирали силу республиканские войска — взвод становился эскадроном, эскадрон — дивизией. А сейчас, растекаясь по трем горным перевалам, последний корпус редел на глазах — дивизии превращались в некомплектные полки, таяли батальоны. А уже дальше — спасайся, кто может! Уходили в чащобу и дезертировали в одиночку, как говорится, без всяких увольнительных. Если из десяти девять поступают не по совести, ни один не чувствует за собой вины.