Сам же Кавур, хотя он гораздо моложе и много ниже ростом, всегда смотрит на обоих сверху вниз. Он-то давно понял, что во всей Европе наступила эра буржуазии, что пора двинуть побоку все аристократические традиции и предрассудки и добиваться реформ не ради торжества каких-то нравственных концепций, а чтобы не погрязнуть в провинциальном болоте на задворках континента, подобно захолустным балканским княжествам. Взгляд этот пока недоступен его друзьям-единомышленникам, и говорить об этом откровенно еще рано. Если их троих и объединяет общая цель — освободить Северную Италию от гнета Австрийской империи и добиться конституции, — то пути к этому каждый представляет по-своему. Как ни печально сознаться в этом, пожалуй, его друзья, несмотря на расплывчатость взглядов, а может, именно благодаря ей, проявили себя на общественной арене более заметно, чем он сам.
Мысль эта так огорчила Кавура, что он, пошевелив плечом, освободился от объятий Бальбо. Впрочем, тот даже не заметил этого, увлеченный разговором с Массимо о росписи стен в какой-то венецианской церкви. Они остановились перед мутно-грязной, как показалось Кавуру, картиной, изображавшей возвращение блудного сына, и сравнивали ее композицию с той — старинной, венецианской. А Кавур, засунув руки в карманы, раскачиваясь с носков на пятки, смотрел на них пренебрежительно-оценивающим взглядом. Ну что, по сути, этот Бальбо? Автор объемистого, довольно скучного труда «Надежды Италии». Ну пусть он проникнут патриотическими идеями, пусть подсказывает итальянцам путь освобождения с помощью Пьемонта и Савойской династии, пусть книга даже содержит завуалированный комплимент королю Пьемонта, призыв к нему и обещание славы освободителя, соблазны территориальных приобретений. Но робкая мысль Бальбо не идет дальше федеративной Италии. Королевство Северной Италии кажется ему несбыточной мечтой. Правда, даже федерация и конституционные реформы — ничто до тех пор, пока не будет свергнуто иноземное иго. Тут этот тугодум, пожалуй, достигает высот настоящего общественного лидера. Да еще когда обращается к итальянцам, говоря, что пора перестать быть страной олив и апельсинов и надо избавиться от национального порока — лени.
— Нет, ты должен согласиться, что Карпаччо трактует этот сюжет глубже и реалистичнее! — слышался высокий голос д’Адзелио. — Блудный сын стоит на коленях, и мы видим грязь на его подошвах, дыру на плаще. Ведь характерная деталь больше раскрывает стиль художника, чем общая композиция. Не правда ли, Камилло?
Придет же в голову вести такой никчемный разговор! Откашлявшись, Кавур огрызнулся:
— Но ведь я профан в вопросах искусства.
— О, да ты, оказывается, злопамятный! — удивился д’Адзелио. — Вот уж не вяжется с твоей добродушной внешностью.
Стрела попала в цель. Кавур не сразу нашелся с ответом и отпарировал хотя и не к месту, но ядовито:
— Забыл спросить: не собираешься ли ты сочинить оду по случаю победы у Сант-Антонио?
— У меня хватило бы патриотического пыла. Но я не пишу стихов. Этим уже занялись поэты.
Кавур снисходительно помолчал. В сущности, у Массимо нет самостоятельных взглядов, он полностью повторяет программу Бальбо. Всей-то и разницы, что Бальбо — католик до мозга костей, а д’Адзелио демонстративно воюет с Римом, хотя это не мешает ему ежегодно проводить там по нескольку месяцев. Видите ли, атмосфера Турина удушлива для художника! Что из того, что он тайно отпечатал во Флоренции имевший успех памфлет «О недавних событиях в Романье». Всякое разоблачение — сенсация. А тут еще речь шла об очередном неудавшемся восстании. Издеваться над папским правительством, обнажая противоречия между декларацией гуманных принципов и практическими делами, — кому ума недостанет? И это вечное заигрывание с бунтовщиками! Правда, отдавая дань мужеству повстанцев, он утверждает, что никакое воинствующее меньшинство не имеет права ввергать страну в столь опасные злоключения и низводить общенародную борьбу до уровня провинциальной. Народ перед лицом тиранов протестовать должен терпеливо, обращаясь, несмотря на все страдания, лишь к помощи общественного мнения, не прибегая к оружию. Но ведь и это прописи.
Стоит ли казнить себя за упущенное время? Ну а разве он бездействовал все эти годы?
После бесславного возвращения из форта Бар пытался заняться сельским хозяйством в своих имениях. Но, видит бог, эта уединенная жизнь оказалась не по его темпераменту. Отправился в многолетнее путешествие по Англии и Франции и там не только акклиматизировался в кругу государственных деятелей и литераторов, но и основательно изучил экономические науки. Статьи в парижских журналах по социально-экономическим вопросам привлекли к себе внимание. Со всех сторон он слышал, что в них чувствуется рука пьемонтского деятеля, откровенно признающегося в том, что он благоговеет перед «удивительным зданием английской конституции». И в то же время — благоразумие человека государственного, предвидящего гибельные последствия ультрадемократических идей. Его англомания не осталась незамеченной и в Турине, где он заслужил прозвище «лорда Кавура», что его ничуть не обижало.