Нет, он не мог упрекнуть себя за леность. Вернувшись на родину, принял участие в деятельности некоторых филантропических обществ. Но репутация опасного либерала так прочно установилась за ним, что даже президент комитета по основанию детских приютов попросил его для блага дела устраниться. Он и это не принял за обиду. Пора юношеской впечатлительности миновала. Воспоминание о вечере у генуэзского губернатора давно не тревожило послушное сердце. С волками жить — по-волчьи выть. Эту премудрость усвоить нетрудно — смешно и наивно обижаться на короля. А чтобы свести с ним счеты, для этого надо запастись терпением. Даже в карточной игре время работает на проигравшего. Должна же когда-нибудь переломиться талия? Но, не слишком полагаясь на работу времени, он основал земледельческое общество, чтобы хотя бы с его трибуны заявлять о своих взглядах и объединять вокруг себя единомышленников. Вот и эти двое тоже годятся в соратники…
— Прости, Камилло, мы заболтались, — сказал Бальбо, — и забыли, что успех возбуждает аппетит.
Но и в столовой они не сразу сели за стол. Д’Адзелио, мнивший себя знатоком живописи эпохи Возрождения, разглядел на потолке головку амура, принадлежавшую, как ему казалось, кисти Перуджино. Хозяин не мог этого подтвердить, но пустился в пространные объяснения по поводу своей родословной. Кавур нетерпеливо переминался и дергал шеей, как бы освобождаясь от тесного жабо. Эта сводчатая комната с расписным потолком, сине-зелеными витражами в высоких венецианских окнах, с тусклой бронзой канделябров, эти высокие стулья с резными спинками напоминали ему торжественное благолепие католических соборов. Все это до ужаса несовременно. Мистика, уединенность, размышления о божьем величии…
— Ты что-то мрачноват, — заметил Бальбо, когда они наконец сели за стол.
— Стараюсь держаться в соответствии с обстановкой. Все кажется, что сейчас мы начнем служить мессу.
Бальбо и д’Адзелио переглянулись. Бесцеремонно выразить свое неудовольствие! Как это в духе неуклюжего Кавура. Недаром когда-то принц Карл Альберт отчислил его из пажей. Ему не хватает не только светского лоска, но и простого такта.
— Не будем поддаваться таким далеким ассоциациям, — сказал д’Адзелио. — Я предлагаю тост за союз единомышленников.
— Хочешь основать новую партию? — спросил Бальбо.
У Кавура заблестели глаза. Вот она, счастливая минута, когда наконец можно расшевелить этих болтунов.
— Партия у нас уже есть, — сказал он. — Партия без устава и членства, партия истинных пьемонтцев, партия «альбертистов», стихийно возникшая после выхода памфлета Массимо, прославившего Савойскую династию в противовес полному упадку Рима.
Давняя ненависть к Карлу Альберту и пренебрежительное отношение к этому позеру д’Адзелио нисколько не помешали красноречию Кавура. На войне как на войне.
— Так за что же мы выпьем? — перебил его несколько обиженный Бальбо, считавший свой труд гораздо значительнее памфлета д’Адзелио. — За Массимо?
— Или за Савойскую династию? — скромно уклонился д’Адзелио.
— За новый журнал! — провозгласил Кавур. — Нужна новая трибуна, чтобы воспитывать общество в духе наших идей.
— Ты думаешь, что нам разрешат журнал, в котором можно будет пропагандировать хоть какие-нибудь идеи? — улыбнулся Бальбо.
— Нужен прежде всего закон о свободе печати. Состояние умов таково, что было бы самоубийством для правительства не выпустить пар из котла, иначе скоро мы будем погребены под обломками строя, — возразил Кавур. — А что скажет Массимо? Он же близок ко двору. С некоторых пор король души в нем не чает и, может быть, делится своими мыслями?
— Кто может поручиться за мысли его величества? — ответил д’Адзелио. — В интимном кругу он любит повторять, что живет под угрозой кинжала сектаторов и шоколада иезуитов. Но чего больше боится — кинжала или отравы, верно, и сам не знает.