— Пока все идет успешно. Главное, не встретила никаких препятствий мысль передать дело об Обществе сражающейся Японии в Комиссию по вопросам образования. У тебя именно тот склад характера, который необходим политику.
Я плотно прикрыл дверь, и мне показалось, будто я отгородился частоколом от толпы врагов. А враги в это время, смеясь и переговариваясь, покидали салон, громыхая телевизионными камерами, осветительной аппаратурой, стульями. Мне понравились слова Тоёхико и захотелось, чтобы он повторил, что у меня склад характера, необходимый политику. Я был рад признанию консервативного политического деятеля, что у меня склад характера, необходимый политику, причем, как я понимал, совсем другой, чем у руководителей студенческого движения из Общества сражающейся Японии. Мнение этого надменного, энергичного человека было особенно важно для меня, потому что уж он-то знал толк в политике…
— Давай выпьем. В холодильнике, наверное, найдется лед и минеральная вода. Захвати там бутылку виски, — дружеским тоном сказал мне Тоёхико Савада.
Я вошел в крохотную кухоньку, примыкавшую к номеру, и стал шарить в холодильнике и шкафу. В шкафу стояло множество бутылок, в холодильнике я нашел потемневшее серебряное ведерко, полное кубиков льда. Вид дорогого алкоголя согрел мне тело. Я выбрал плотную, коренастую, как медвежонок, бутылку шотландского виски и, поставив на поднос рядом с ней стаканы, бутылку минеральной воды и ведерко со льдом, почувствовал подъем.
Дверца холодильника неслышно захлопнулась. Руками, потянувшимися было за подносом, я крепко обхватил себя и застонал от удовольствия. Сверкая, вылетели и понеслись два ядра, определившие суть моего удовлетворения. Я, как политик, использую в своих интересах чужих людей; чужих, олицетворяющих всех чужих мне людей — журналистов. Это — одно. Второе — если Тоёхико Савада действительно выставит свою кандидатуру на пост губернатора и я помогу ему, таким образом я начну покорение Великого Токио, где меня в засаде поджидают, пылая враждой, те самые дети эвакуированных, которые в войну третировали меня в деревне.
Я был юношей, воспитанным в провинции уже в мирное время, закованным в кандалы отчаяния и вместе с миллионами других брошенным в бассейн, где копошатся ординарные, ничего не представляющие собой люди. Но сейчас ради меня крутятся ротационные машины, ради меня летят радиоволны, и после того, как мой гнев, моя ненависть просочатся в сердце Токио, я, как политик, смогу выбраться из бассейна, забитого бессильными, никому не известными существами.
Победно улыбаясь, как человек, освободившийся от всех своих комплексов, я, гремя подносом, на котором стояли шотландское виски, лед, минеральная вода и стаканы, вернулся в комнату, где меня ждал Тоёхико Савада. Этого политика я уже воспринимал как самого важного для меня из всех чужих людей, как воплощение идеи благодеяний, и я с радостью играл для него роль услужливого официанта. Действительно, Тоёхико Савада обладал внутренней силой превращать чужих людей в овец его политики.
Мы выпили. Тоёхико Савада распорядился:
— Сегодня же переезжай ко мне, будешь жить на втором этаже, над гаражом. Мы начали наступление, и нам нужно полное единство. Как у «левых».
Понимая, что перехожу на его содержание, я и не подумал воспротивиться этому.
На втором этаже железобетонного гаража в доме Тоёхико Савада я впервые услышал по радио свой голос, увидел на экране телевизора свое лицо, обращенное к окружавшим меня людям. Мой голос не был для меня открытием. Но, когда на экране появилось мое лицо, я увидел юношу, полного злобы и отчужденности. И я получил глубокое удовлетворение от того, что на моем лице было совершенно невозможно заметить и тени нерешительности. Мне очень захотелось слиться с этим появившимся на экране совсем чужим юношей, с животным, лишенным интеллекта выражением лица.
На следующее утро, когда я читал в газете статью о себе, пришел телефонный мастер и установил у меня аппарат с переключателем, параллельный с телефоном в доме Савада. Его можно было подключить к магнитофону. Ушел мастер, и раздался звонок. Я включил магнитофон и снял трубку.
— Узнаешь?
— Узнаю, — сказал я волнуясь. Зеленая лампочка индикатора, показывавшего, что магнитофон работает, ярко сверкнула. Это потому, что я ответил слишком громко.
— Ты и в самом деле собираешься давать показания Комиссии по вопросам образования? Не боишься? Не пожалеешь потом? А если все узнают о том, что не появилось в газетах, а? Мы подбросим анонимные письма и в газеты, и Тоёхико Савада. И еще свидетельство того бродяги приложим. Он эксгибиционист. Он перед телевизионной камерой и по радио расскажет всей стране, что сделал с тобой. Ну как? Нравится? Ты все еще собираешься давать показания? Едва ты влезешь в эту упряжку, банда Савада, банда консерваторов, будет гнать тебя до конца, пока не выжмет из тебя все соки.
Мое горло, как сосиска, было до краев набито злобой и горечью воспоминаний.
— Может, заключим сделку? В Комиссии по вопросам образования ты заявляешь, что никакого инцидента не было. Газеты напрасно подняли вой. Никакого ужасного инцидента, связанного с избиением и незаконным задержанием, не было. Ложные показания инспирированы Тоёхико Савада — ты одумаешься и дашь такие показания, — произнес голос, надменно восхищаясь неотразимостью собственной логики. Лампочка индикатора на магнитофоне сияла зеленым светом, напоминая мне глаза человека, сверкающие влагой, точно после слез. Злые, враждебные глаза говорящего со мной человека. — Конечно же, ты одумаешься и дашь нужные показания. Тоёхико Савада кричит, что ты одумался и порвал со студенческой лигой. Но если ты действительно одумался, то снова придешь к нам, верно? Зачем тебе давать показания против студенческой лиги ради политической корысти Тоёхико Савада и его компании, ради их фракционной грызни? Какая тебе от этого выгода? Ты что, собираешься присоединиться к Тоёхико Савада и его клике? Но это же безумие. Ты окажешься в изоляции. Стоит тебе дать свидетельские показания в интересах Тоёхико Савада, и ты сразу станешь врагом своих сверстников. Станешь врагом всех японцев будущих поколений. Понимаешь? Ты уверен, что Тоёхико Савада и его компания представляют политические идеи, способные господствовать в Японии будущего? Неужели ты хочешь провалиться в ад одиночества настолько глубоко, что даже готов выставить напоказ свой позор?
— Тебя меньше всего беспокоит чье-то одиночество. Разве не ты старался всех разобщить, изолировать каждого и сохранить за собой возможность дергать их за ниточки? Тебе нужны марионетки. Разве не это было твоей главной целью? Разве не в этом состоял бредовый принцип нашего сборища? Чего ради тебе беспокоиться лишь о моем одиночестве в этом сборище, где каждый одинок?
Неожиданно я почувствовал, что на другом конце провода находится человек, растерявшийся от грубого прикосновения к действительности, не готовый к этому. У меня же позиция была сильной. Доказательством служило то, что на меня, точно рыбий глаз, не мигая, застыв, смотрела лампочка на магнитофоне. Человек молчал, выжидая, что я скажу. Такое красноречие, и в ответ такое молчание. Первая атака, предпринятая мной и Тоёхико Савада, оказалась успешной.
— И эти идеи ты называешь идеями профессионального революционера? Нет, это идеи человека, впавшего, подобно медведю, в зимнюю спячку. Ты смотришь на людей, на весь свет, как на картинки в театре теней. Они в твоем представлении не должны иметь никаких желаний, никаких радостей, — сказал я. — Я чувствую, что был связан с людьми, у которых атрофировалось и чувство солидарности, и желание не быть в одиночестве, и надежды на будущее. Я, видимо, стану самым одиноким человеком в университете. Может быть, мне даже придется уйти оттуда. Но так ли уж это страшно?