С ранних лет от Карен требовалось, чтобы она содержала в абсолютном порядке свою комнату и одежду. Белл была фанатично чистоплотной, и их бруклинская квартира содержалась столь же стерильно, как и детородные органы хозяйки.
После года супружеской жизни Белл и Арнольд удочерили Карен. Довольно долго подросшую девочку смущало, что ее возраст был больше стажа супружеской жизни родителей. Они никогда не обсуждали этот вопрос. Карен даже не задавала его. Однажды Белл пошутила, что она появилась в семье с модным запозданием. Но Карен благоразумно удержалась от расспросов. Ее вышколили никогда не обсуждать неприятности и неудачи. Расспросы об удочерении не поощрялись. Чтобы вырасти большой, надо было научиться держать себя в руках, содержать себя в чистоте и вести себя тихо. Тихим и уравновешенным человеком был Арнольд. Арнольд и Карен понимали, что если разговор об удочерении и возникнет, то это может произойти только по инициативе Белл.
Нет, несправедливо было считать Белл безответственной матерью. Просто у нее были четко очерченные области интересов, прочее оставалось вне ее поля зрения. Она много занималась с Карен. Читала вслух книги (все-таки когда-то она была школьной учительницей), водила девочку на прогулки и брала с собой в магазины. Пока вкусы Карен радикально не разошлись со вкусами матери, Белл одевала девочку великолепно. Почти до одиннадцати или двенадцати лет они вместе с Карен совершали еженедельные набеги на центр Бруклина, чтобы перетрясти магазины Абрахам-Энд-Штраусса. Правда, гораздо увлекательнее были специальные субботние выезды в Манхэттен. Там они дорывались до магазинов С. Клайна, Б. Альтмана, Орбаха и Лорда-Энд-Тейлора, а затем останавливались позавтракать у Шарфта на Пятой авеню, где Белл заказывала Ширли Темпл для Карен и кислое виски для себя. Во время таких походов они были хорошими друзьями, и Карен научилась не только терпеливо ждать, пока Белл примерит бесчисленные одеяния, но также по ее просьбе критически оценивать сделанные покупки. Иногда Карен думала, что именно в тот период она всерьез заинтересовалась нарядами. Возможно, у нее был прирожденный талант к моде. А может быть, это Белл развила его. Уже в то время Белл очень внимательно прислушивалась к ее суждениям.
Белл была одержима покупками. Карен же была увлечена модой. Она имела дюжину бумажных кукол и придумывала для них замысловатые наряды. Однако бумага не давала настоящего ощущения. Карен нравилось чувствовать ткань на ощупь, ее увлекали возможности бесчисленных комбинаций цвета и фактуры материала. Видимо, с тех пор у Карен возникло убеждение, что мода начинается с материи, что именно ткань является тем центром, из которого и зарождается наряд. В отличие от Белл, она не хотела приобретать одежду, ей просто нравилось смотреть на нее, быть рядом с ней. Карен представлялось, что она выросла под вешалкой с одеждой, с которой выбирает свои наряды Белл. С детских лет ее больше всего интересовали драпировки из тканей и контрастность окантованных и врезанных швов.
Оказываясь дома, Карен мечтала добраться до гардероба Белл, но соваться туда ей было настрого запрещено. Белл сортировала одежду по цвету, стилю и способу использования. Блузки, например, не висели вместе: те, которые полагалось носить с пиджаками, располагались рядом с пиджаками. Однако по причине, известной только Белл, все юбки размещались отдельно от других частей ансамбля. Установленный порядок был неизменным и столь же трудным для понимания, как десятичная система, описанная в учебнике Дьюи, взятом из бруклинской общественной библиотеки. Ботинки, шарфы, пояса и чулки Белл были рассортированы по своим местам с необыкновенной тщательностью. Надумай Карен коснуться чего-нибудь — мать сразу бы обнаружила непорядок. Белл не носила слаксы: «Я не вышла ростом для них», — говорила она. Зато у нее было много переливающихся на свету шелковых нарядов, и маленькой Карен хотелось поиграть с ними или хотя бы потрогать их. А что уж говорить о шляпах! В общем, гардероб был местом чудес. Но несмотря на то, что мать и дочь вместе ходили по магазинам, они никогда не играли в наряды. Белл вообще не имела склонности к играм.
Такси приближалась к выезду из Рокуил Центра. Водитель что-то тихо бормотал про себя. Карен молила Бога, чтобы он не обозлился за навязанный ему длинный путь и не высадил ее прямо здесь, у Экспрессуэй. Дождь был еще сильным. Карен чувствовала себя беспомощной и ранимой, как Бланш Дюбуа в пьесе Теннесси Уильямса, и подобно той она сейчас целиком зависела от доброты незнакомых людей. Карен подсказала бормочущему водителю, как проехать остаток пути.
Наконец такси остановилось у кирпичного здания с аккуратно подрезанной живой изгородью. Карен расплатилась с водителем сотней долларов и рассказала ему, как побыстрее выбраться обратно, а затем вылезла из машины и направилась к дому. Уже стемнело. В черных окнах угадывался дрожащий свет канделябра в гостиной. Мать и сестра поджидали ее.
Карен вздохнула. Несмотря на излишнее чистоплюйство Белл и ее нелюбовь к показному, у них все же было нечто общее. Пусть поверхностно, но интерес к одежде привязывал их друг к другу. Это не безусловная традиционная любовь матери и дочери; пусть это называется взаимной привязанностью — но она выдержала испытание времени.
С рождением Лизы все переменилось.
Ее сестра была непохожа на нее. Да и как она могла быть похожей? «Я — приемыш», — напоминала себе Карен. Все же различия между ними поражали, особенно когда они встречались после долгой разлуки.
Карен вошла в дом. Лиза, миниатюрная и стройная как всегда, стояла в дверях материнской комнаты. Она была из породы язвительных и худых евреек с несколько мелкими чертами лица. Но если в толковом словаре говорится что-нибудь об идеале американской еврейки, то портрет Лизы мог бы послужить прекрасной иллюстрацией. Лиза очень похожа на мать, которая в свои шестьдесят четыре года сохранила девически стройную фигуру и ту несколько нервозную энергию, которая так характерна для подвижной молодости.
Лиза оглядывала безукоризненно прибранную комнату с зеркалом. Наконец взгляд ее упал на Карен.
— Смотрите, кто пришел! — воскликнула она.
Да, Лиза была действительно хороша собой, и Карен подумала, не были ли созданные ею наряды так выигрышны для высоких женщин, потому что бессознательно она боролась с впечатлением от наружности невысокой красавицы сестры. Карен любила сестру, хотя Лиза не придавала этому значения. Она была на шесть лет моложе Карен, и ее появление на свет оказалось полной неожиданностью для родителей, которые давно смирились со своим бесплодным супружеством, сглаженным решением удочерить Карен. Рождение Лизы казалось невероятным событием, и произошло оно как бы в отместку агрессивной женственности Белл, доведенной почти до мужененавистничества. Беременность омолодила Белл, и она разрешилась прекрасным младенцем, которого можно было наряжать, развлекать играми и показывать другим. Когда Карен входила в трудный, такой упрямый и неуклюжий подростковый период, Белл была ограждена от ее проблем своим материнством и отвлечена хлопотами с младенцем.
Лиза сносила все бантики и рюшечки, которые уже начали раздражать Карен. Она выполняла все указания матери и ко всему относилась легко: получала свои тройки в школе, проучилась год в университете Хофстра, а после даже открыла свою лавочку, потом вышла замуж за Леонарда, однако как только тот окончил медицинскую школу, сразу перестала работать и следуя примеру матери, целиком посвятила себя воспитанию дочерей. Она была любимицей Белл.
По крайней мере так думала Карен. Лиза же считала, что мать отдает предпочтение сестре. Ведь именно старшей, Карен, доставалось все внимание: ее считали яркой, талантливой, и ей прочили успех. «Ну что ж, наша мать — одаренный политик, — размышляла Карен с улыбкой, — ей удалось добиться того, чтобы каждая из дочерей считала, что не она, а другая пользуется «режимом наибольшего благоприятствования».