Джеральд повел их в небольшое кафе, где его приятель служил официантом. Тот, не дожидаясь просьб, накрыл стол к полднику.
– Поешьте напоследок. – Джеральд аппетитно вгрызся в сэндвич. – Всё, что съедите на пароходе, попросится наружу.
– В смысле? – Брайди прихлебнула чай.
– Едва отплывете, вас начнет выворачивать наизнанку. Так оно со всеми. – Джеральд достал из кармана и катнул через стол какой-то бурый шарик. Брайди, приняв игру, катнула его обратно. Перочинным ножом Джеральд расщепил шарик надвое и подтолкнул половинки к Тому и Брайди. – Это мускатный орех. Как поплывете, положите его под язык. Тошнить-то будет, но все же не так сильно.
Затем Джеральд стал давать советы касательно Америки. Поначалу Брайди слушала его недоверчиво, поскольку сам он там не бывал. Но потом сообразила, что Джеральд знает, о чем говорит, ибо в Ливерпуль прибывали не только отъезжающие, но и те, кто возвращался на родину, изведав тяготы заокеанской жизни.
– Как сойдете на берег, не вздумайте кашлять, – предупредил Джеральд. – Пограничники в штатском выглядывают чахоточных и тифозных. Стоит кашлянуть, и вас отправят назад или запихнут в изолятор.
Брайди вдруг захотелось откашляться. Странно, она не была простужена, однако легкое перханье перешло в приступ неудержимого кашля. Брайди зашарила по карманам в поисках носового платка, который на день рождения ей подарила Кэтлин. В груди что-то дрогнуло, когда она увидела свои инициалы, изящно вышитые сестрой.
– Попей. – Том придвинул к ней свой стакан с пивом. Но Брайди глотнула чаю, и кашель прекратился. Лица Тома и Джеральда разгладились. Брайди сунула платок в рукав, чтоб, если что, был поближе.
– Допивай. – Джеральд кивнул на ее чашку с остатками чая. – Там такого не будет.
– В Америке нет чая? – удивилась Брайди. Она-то думала, там есть всё.
– У тамошнего чая вкус помоев, которые без молока и сахара не полезут в горло.
А на первых порах молоко и сахар будут недоступной роскошью. Брайди пригорюнилась, вообразив полдники без чая, и огляделась, гадая, чего еще она лишится. Вон, за стеклянной витриной, ячменные лепешки и кекс на портере, пирожки с начинкой, черный пудинг и свиные ножки. Дома эти яства она видела только по праздникам, а теперь, наверное, не увидит вообще. Вернется ли она когда-нибудь? Аделаида уж два года как уехала, однако ни словом не обмолвилась о возвращении.
Конечно, сильнее всего она будет скучать по братьям и сестрам. Брайди представила, как, по примеру Томова брата, пришлет им билеты с оплаченными визами и одного за другим перетащит в Америку; пока молоды и податливы, их надо отлучить от грубой, затверделой груди родины.
Родителей с места не стронешь, это уж точно. Они недвижимы, словно огромные, обросшие мхом утесы. Их каменное неприятие Тома было главной причиной отъезда.
Мама-то еще ничего. Брайди чувствовала, что где-то глубоко-глубоко в ней и сейчас жива та девушка, какой она некогда была, и потому мать понимает и безмолвно поддерживает старшую дочку.
Сказать это вслух она, конечно, не могла. Почему? Из-за папы! Он-то не принимал Флиннов напрочь. Дурная, говорил, кровь. По опыту Брайди знала: если папе что втемяшится в голову, его уже не переубедишь, он становится неприступен, как скала Кэшел. Отец запретил ей выходить за Флинна. Флинн – фамилия Тома. Его дед по отцу отобрал у Моллоев ферму, которой владело не одно поколение их семьи. Уилф Флинн выиграл ферму в карты и, к великому смятению семейства Моллой, забрал. Бедному папе было двенадцать, когда его выселили из родного дома – белого особняка, в каждый урожайный год обраставшего пристройками.
Поселились Моллои в домишке, стоявшем в череде халуп у подножия холма, несколько кур составляли всё их хозяйство, и папе пришлось с тележки торговать яйцами на рынке в Роскоммоне. Иногда ему удавалось найти поденную работу.
Самое смешное, что Том уезжал вслед за братом, потому что оба не хотели хозяйничать на ферме.
Накануне вечером вся семья, как всегда, собралась за накрытым клеенкой столом. Кроме Брайди, никто не знал, что ужин этот прощальный. Обычно отъезжающим в Америку устраивали большие проводы, похожие на поминки, но Брайди не смогла бы уехать, если б родня затеяла отвальную. Она не умела прощаться.