— Па, а что потом с беляками было?
— Их красные наголову разбили и капитана ухлопали.
— Так им и надо!
— Мы, бутыляне, и перед войной были не последними, — снова заговорил дядя Егор, — по многим линиям тон задавали. К нам даже сам Всеукраинский староста Григорий Иванович Петровский приезжал награды вручать. Вот как! А теперь что?
Наступила тишина. Мальчишки уловили раздражение в голосе отца и присмирели. Николай тяготился молчанием и робко спросил:
— Пап, а сколько населения было в городе до войны?
— Более ста тысяч. Все-таки около десятка заводов насчитывалось. А тебе зачем?
— Просто так.
— Отец, кончай ремонт, пора обедать, — отозвалась тетя Валя.
— Хлопцы, мойте руки, — строго приказал дядя Егор.
Ели молча, Каша из тыквы действительно была очень вкусной. Провожая меня, Николай напомнил:
— Завтра снова будем делать клинья.
ЛИСТОВКИ
Высоко в небе парил самолет. Опознавательные знаки различить было невозможно, но по гулу мотора мы уже научились распознавать самолеты — это был наш. Немецкие часто пролетали над городом, а наши появлялись до обидного редко. Мы вчетвером стояли около парка и, ежась от холода, не отрывали глаз от самолета-разведчика.
— Я, кажется, даже звездочки вижу, — обронил Николай.
— Это потому, что тебе их очень хочется увидеть, — как бы невзначай заметил Алексей Онипченко.
Неожиданно звук мотора пропал, самолет резко начал снижаться, и мы отчетливо увидели на крыльях звезды. Красные звезды! Но почему он так резко опускается, почти падает, не случилось ли чего?.. Вдруг самолет выравнялся и, ревя мотором, понесся над городом. И тотчас мы увидели, что позади него осталось небольшое густое облако, которое, рассеиваясь, медленно опускалось к земле. Самолет скрылся за горизонтом, а мы, как завороженные, смотрели на оставленный им непонятный след.
— Листовки, листовки! — вдруг закричал Николай. Кружащиеся листовки, сброшенные над центром города, ветер относил к северной окраине.
— Айда, ребята! — скомандовал Анатолий.
Чтобы не бежать всей группой, мы с Алексеем немного отстали. Когда приблизились к Червонному хутору, мимо нас по шоссейной дороге промчалось несколько мотоциклов с колясками, потом проскакала группа всадников, а вслед за ними по заснеженной обочине дороги пролетели сани с полицейскими.
— Облава на листовки, — сердито сказал Анатолий. — Боятся, сволочи, чтобы народ правду не узнал. Пошли, ребята, назад, а то и нас загребут.
Возвращались молча. Было так досадно, что говорить не хотелось.
На следующий день мы с Владимиром пришли к Анатолию. В доме командира пахло жженой канифолью и еще чем-то непонятным.
— Паял, — сказал Анатолий и открыл форточку, — Николая у вас не было?
— Нет.
— Ушел из дому ни свет ни заря и до сих пор нет.
Я дважды ходил к нему. Как в воду канул.
Да, было от чего тревожиться. Николай мог решать такие житейские задачи, которые мы, ребята его возраста, предпочитали разрешать вдвоем или группой. Когда ты с товарищами, то становишься смелее. Он же без колебаний один шел в разведку, в засаду, на любое трудное и рискованное дело. Мы поняли состояние командира, и нам передалось его беспокойство.
Анатолий свернул в рулон матерчатую тканую дорожку, поддел немецким штыком доску пола, приподнял ее, потом еще одну и вытащил из подполья радиоприемник. Включил его. Послышался легкий треск, свист, потом тихо, но отчетливо поплыли звуки марша. Мы не первый раз слушали передачи из Москвы, но всегда нами овладевало какое-то особое чувство волнения, торжественности и гордости. Владимир, как всегда в подобных случаях, порозовел, глаза засветились радостью.
— Вы слушали марши русских композиторов, — сказал диктор, а после небольшой паузы так же спокойно и уверенно, но с особой значимостью объявил: — От Советского Информбюро. В последний час.