Алексей Онипченко передал, что меня вызывает командир. Не доходя до дома Анатолия, я увидел Николая с пустыми ведрами в руках. Он был возбужден и сиял от радости.
— Дома стирка, целый день воду ношу, а сам земли под ногами не чую. Под Сталинградом немцам здорово дают прикурить! Беги, Анатолий все расскажет.
Влетел я к Анатолию, закричал:
— Это правда?!
— Праздник, Боря. Большой праздник, — сказал Анатолий, отбрасывая немецкий журнал с множеством картинок. Наш командир хорошо говорил по-немецки, и довольно бойко читал, хотя полностью обойтись без словаря не мог. Видя мое нетерпение, он продолжил:
— Пропаганда у фашистов не ахти какая мудрая, а вот возьми — удалось нацистам одурачить народ. Бесноватого фюрера до небес возносят, слепо ему подчиняются, злодействуют, грабят… Легкие победы опьянили нацистов, но Красная Армия начала их отрезвлять. — Положив руку мне на плечо, он торжественно сказал: — Между Волгой и Доном немцев с их союзничками бьют. Под Сталинградом котельчик им устроили, и… по всему югу фашисты драпают!
Вбежал Николай, тяжело дыша, плюхнулся на стул.
— Устал я, братцы, а душа поет! — Он снял шапку, вытер лоб и твердо сказал: — Немедленно нужны листовки! Слышите? О Сталинграде весь город должен знать! Сегодня же!
— Не пори горячки, всему свое время. Пока распространим написанные, — сказал командир и, уже обращаясь ко мне, добавил: — Утром видел Володю, договорились, что ты с ним будешь расклеивать там же, где и в прошлый раз. К четырем часам он тебя ждет дома.
Остаток дня мы с политруком коротали за книгой. Владимир любил Пушкина, особенно восторгался словами из «Гусара»: «Ты, хлопец, может быть, не трус, да глуп, а мы видали виды».
Листовки и в этот раз расклеили без всяких происшествий. Утром мачеха ушла на рынок. Мне хотелось ее дождаться и узнать: как отнеслись к нашим листовкам в городе?
Вскоре она возвратилась — возбужденная, взволнованная.
— На базаре облава, — начала она с порога. — Забрали трех парней и мужика. Как звери, на людей кидаются, даже женщин обыскивали. Одна отчаянная баба полицаю по морде съездила. Видать, им, подлецам, от начальства здорово влетело. Ночью пьянствовали, а партизаны этим и воспользовались.
Я чувствовал, что мачеха чего-то недоговаривает. Но, стараясь казаться безразличным к ее новостям, молчал. После небольшой паузы она сказала:
— Только отошла от базара, навстречу мне Романовна. Я ей возьми и скажи о листовках и что полицаи, как псы цепные, на всех набрасываются. Она всплеснула руками и, как молодая, помчалась на базар. Я еще, грешным делом, подумала: знали бы партизаны про Романовну — обязательно взяли бы к себе.
Представив себе сцену встречи мачехи с бабкой, я засмеялся и начал одеваться. Мачеха предостерегла:
— Не ходил бы ты сегодня в город, опасно.
— Ничего, я ненадолго.
Не застав никого из друзей дома, с надеждой на случайную встречу с ними я направился ко Дворцу культуры химиков.
Войск в городе было мало, и солдаты на улицах почти не встречались. Только возле бывшей фабрики-кухни, где открыли увеселительное заведение, расхаживали полупьяные солдаты, назойливо приглашая прохожих девушек развлечься.
Большое и красивое здание Дворца культуры было построено в центре города в годы первых пятилеток. В его левом крыле, где до войны размещался драматический театр имени Пушкина, теперь демонстрировали немецкие кинокартины, иногда ставила пьесы небольшая группа артистов-любителей. «Артистам» выдавали продуктовые карточки, и терзаемые голодом люди шли «в искусство».
В центральной части Дворца культуры находилась комендатура. У ее входа постоянно дежурили солдаты, то и дело к подъезду подкатывали автомашины и мотоциклы, прибывали конные и пешие, мчались по вызову полицейские чины и работники бургомистрата. Простые люди редко приходили сюда добровольно. Чаще их доставляли под конвоем, где над ними вершили неправый суд и расправу. В правом крыле здания был спортивный зал, занятый немцами под склад. Летом 1942 года перед фасадом Дворца культуры оккупанты на полутораметровом постаменте, выкрашенном в белый цвет, установили внушительного размера орла, отлитого из металла. Черный хищник восседал на лавровом венке, окружавшем свастику. Люди с отвращением поглядывали на это олицетворение мракобесия и жестокости, и Николай однажды сказал мне, что как только у нас появится достаточно взрывчатки, он непременно даст возможность «взлететь» стервятнику.
У Дворца культуры я узнал из афиши, что в 13 часов будет показана пьеса «Назар Стодоля», а в 16 начнется демонстрация немецкого кинофильма. До начала спектакля оставалось еще более часа, но уже то там, то здесь парами и небольшими группами прохаживалась молодежь. Надеясь увидеть кого-либо из знакомых, я присматривался к этому праздному люду. Мое внимание привлекло одно довольно странное обстоятельство: прогуливавшиеся по непонятной для меня причине норовили пройти в непосредственной близости от орла. Затем они замедляли шаги, к чему-то присматривались и торопливо уходили, таинственно и тревожно переговариваясь.