— Ведь я хотел как лучше, — оправдывался Николай и вдруг совсем по-школярски, но серьезно сказал: — Больше не буду! Честное слово, не буду!
Весь город узнал об успешном наступлении Красной Армии. И полиции дальше молчать было нельзя — пришлось докладывать коменданту, что в городе появились листовки.
Спустя несколько дней, по указанию коменданта, на улицы вышли полицейские расклеивать желто-розовые бумажки.
«ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
За последнее время неизвестными лицами были распространены листовки. Поскольку виновники не выявлены, то арестовано 5 известных коммунистов-заложников. В случае повторения этого бесчинства, заложники будут расстреляны.
При всяких обстоятельствах я буду следить за спокойствием, безопасностью и порядком.
Не желая подвергать смертельной опасности арестованных заложников, мы на время прекратили расклеивать листовки. Сводки Совинформбюро мы устно передавали знакомым, а они своим друзьям. Николай о событиях на фронте информировал дядю Васю, а я, конечно же, неугомонную Романовну.
ЭХО СТАЛИНГРАДА
Начатое от берегов Волги наступление наших войск отбросило немцев до северо-восточных границ Донбасса, но дальнейшее продвижение Красной Армии было приостановлено, и фронт надолго установился по Донцу и Миусу. Казавшееся таким близким освобождение отодвинулось на неопределенный срок.
В городе было полно войск и техники. Появились «тигры» и «пантеры», которые были в диковинку даже самим немецким солдатам, и они, сочно причмокивая, восторгались мощью новых бронированных чудовищ. Потери в Сталинграде и в последующих боях немецкое командование восполняло за счет тотально мобилизованных. Желторотые юнцы и пугливые пожилые солдаты пришли на смену погибшим и попавшим в плен.
Ежедневно в двух кинотеатрах демонстрировали военную хронику, где вовсю расхваливались подвиги немецких войск, показывали парады, оккупированные города, колонны военнопленных. Крупным планом выделялись монгольские лица, и диктор утверждал, что в Красной Армии русских солдат почти не осталось, а на азиатах далеко не уедешь — вояки они никудышные.
Чем больше врала немецкая пропаганда, тем явственнее виделось, что Германия никак не может оправиться от удара, полученного под Сталинградом. Геббельс и его подручные прибегали к любым средствам, дабы поддержать в армии и народе воинственный дух, веру в победу, преданность фюреру. Незначительные успехи возводились в ранг грандиозных побед, потери противника увеличивались до баснословных размеров, а свои уменьшались в несколько раз.
Мы всячески разоблачали лживую информацию врага. Николай использовал даже такой способ: брал резинку и карандаш, обходил места, где вывешивались немецкие военные сводки, и, улучив удобную минуту, вносил исправления. Например, из штаб-квартиры фюрера сообщалось, что сбито 100 самолетов противника, 5 немецких машин не вернулось на свои аэродромы. 100 он исправлял на 10, а 5 на 50. Подделка была очевидной, но большинство читающих считало исправление правильным, а соотношение потерь соответствующим действительности. В город прибывали новые части.
— Опять немцы всю колонию запрудили, у нас шофер поселился, — жаловался Николай. — Меня и братьев в кухню выгнал, в нашей спальне обосновался сам. — После небольшой паузы добавил: — Но немцы уже не те. Далеко не те. В прошлом году у нас жил ефрейтор. Недалекий, напыщенный, но относился ко мне сносно. Играли в шахматы, я выигрывал, он не обижался. Как-то потрогав мышцы на моих руках, похлопав по спине, сказал, что я умный и сильный парень. Когда Германия победит Россию, у него будет имение и он меня обязательно назначит управляющим. Немцы, мол, умеют ценить умных и работящих. Представляешь — я управляющий немецким имением, как это тебе нравится, а?
— Ты хоть поблагодарил? — поддел я.
— В порыве благодарности хотел задушить его. До сих пор жалею, что не сделал этого… Нынешний квартирант об имении уже не мечтает. Гнусавит: «Война нехорош, Сталинград… капут». К нашему постояльцу ходит обер-ефрейтор Курт. Молодой, красивый, но тонкий, как жердь. Однажды из их разговора я понял, что они проклинают войну, нацистов и все на свете. Курт спросил у меня, согласен ли я, чтобы Гитлер и Сталин устроили между собой поединок, как средневековые рыцари. Победитель потом пусть диктует свои условия: забирает земли, города, села, но без войны. Народы не должны страдать из-за прихоти своих вождей, тем более, что война ведется нечестно, не по правилам, как он выразился. Все добивался: согласен ли я с ним? Я притворился непонимающим. Он махнул на меня рукой и больше подобных разговоров не заводил, хотя я не раз ловил на себе его пристальный взгляд. Так вот я тебе и говорю, — заключил Николай, — что теперь немец не тот, каким в прошлом году был. По всему видать: Сталинград заставил их призадуматься, пораскинуть умишками. Они уже понимают, что война складывается не в их пользу. Боевой дух солдат снижается, хотя все еще они верят в своего фюрера. Я с квартирантом проделал такую штуку, — после недолгого молчания продолжил Николай. — Была у меня одна листовка из тех, что наши сбрасывают для немцев. Как-то шел Эгон веселый, посвистывал. Я у самой калитки бросил листовку, а сам нырнул в сарай и в щелку наблюдаю. Поднял он листовку, осмотрелся и пошел в дом. Чуть погодя я зашел. В квартире никого не было. Дверь в детскую закрыта. Ручной мельницей начал молоть кукурузу на крупу. Вдруг вышел Эгон — испуганный, бледный, с отвисшей челюстью.