Перед вечером Марию Васильевну вызвали на допрос. Следственная комната находилась в конце коридора. За столом сидели двое: один в гражданской одежде, другой в военной форме с белыми, витыми погонами. В левом углу лежала огромная с высунутым длинным языком овчарка, готовая по первой команде броситься на жертву. На небольшом столике справа — орудия пыток: сплетенная из кожаных шнурков плетка, толстая резиновая трубка, шомпол, наручники. Что-то еще было прикрыто куском зеленого брезента. В правом углу стоял небольшой кованый сундук, закрытый на замок-гирьку.
Вел допрос следователь в гражданском. Говорил он на чистейшем русском, но было видно, что и второй, в военной форме, все понимает, хотя иногда он кое-что и переспрашивал у следователя. Тот вкрадчивым, мягким голосом говорил, что большевикам все равно скоро будет конец и те, кто надеется на их возвращение, тупицы и дураки. Очень плохо, мол, что ее сын Павел связался с преступниками, которые его обманули, впутали в грязные дела. Павла, утверждал он, уже поймали, но он упорствует и не хочет выдавать соучастников. Конечно, если к нему применять, как он выразился, «сильные меры», то сын во всем сознается. Но немцы, мол, народ не жестокий, а он, следователь, надеется на благоразумие матери и верит, что она поможет сыну избежать страданий. После такого вступления последовали вопросы:
— С кем дружил сын? Кто бывал в доме? Где живут эти люди?
— Сына я ничему дурному не учила, — ответила Мария Васильевна. — Павел по натуре замкнутый человек, больше любит сидеть дома… Близких друзей у него с детства не было. — Она помолчала. — Иногда приходили парни и девушки, но в дом он их не заводил, и я о них ничего не знаю. Вы говорите о каких-то делах Павла, уверяю вас: он ничего плохого не делал.
Мария Васильевна говорила тихо, без видимого волнения, если не считать, что небольшой скомканный носовой платок все время перекладывала из руки в руку. Следователь достал из ящика стола несколько фотографий, развернул веером, поднес к ее лицу, спросил:
— Из этих вы… кого видели?
Мария Васильевна долго и внимательно вглядывалась в фотографии, даже осмелилась повернуть к окну руку следователя, чтобы лучше рассмотреть снимки. Потом с ноткой вины в голосе ответила:
— Извините, пан… пан начальник, я никого из них не видела.
— Что ты слышала от сына о Жене Бурлай, Борисе Мезенцеве? Они учились в одной школе с сыном. Вот они, смотри…
Следователь швырнул две фотографии на стол и резко встал. Овчарка закрыла пасть, насторожила уши, выжидающе уставилась на хозяина.
Мария Васильевна хорошо знала Женю Бурлай и меня, но решила не признаваться в этом: Вздохнув, сказала:
— Ничего не слыхивала…
— Ты нам голову не морочь! — срываясь на крик, стукнул кулаком следователь. — Мы можем и иначе разговаривать.
Мария Васильевна закрыла платком глаза, несколько раз всхлипнула и запричитала:
— Я ни в чем не виновата… И дочки ни в чем не виноваты, и внучок не виноват… Отпустите нас, пан следователь, отпустите, милость сделайте, пан следователь.
Поняв, что таким методом ничего не добьется, он выругался непристойными словами и приказал увести женщину.
Вскоре к нему привели Вовку. Мальчишка с опаской взглянул на собаку, потом на военного и застыл у входа.
Следователь поманил его пальцем, протянул две конфеты в красивых обертках.
— Как тебя зовут?
— Вовка.
— Сколько тебе лет?
— Сэсть. Скоро седьмой пойдет.
— С кем ты дружишь?
— Меня на улицу не пускают с мальчиками водиться. У меня есть кошка Мурка и собачка Кутька.
Вовка осмелел, кулаком с зажатыми конфетами провел под носом и попросил:
— Дядя, разресите мне сходить домой и принести сюда Мурку. Я быстро вернусь.
Детская наивность не тронула следователя, но по лицу офицера скользнула улыбка.
— Если ты, Вова, честный мальчик и будешь говорить правду, то отпустим не только за Муркой, а и за… за собачкой.
Глаза мальчишки вспыхнули радостью, он оживился, и уже ни овчарка, ни военный не смущали его. Следователь подошел к Вовке и, поглаживая его по голове, спросил:
— Где сейчас дядя Павел?
— Он ушел. Три дня его дома нет.
— С кем ушел, Вова?
— Не знаю.
— Куда дядя Павел ушел?
— Не знаю.
— К нему приходили ребята?
— В дом не приходили, а на улицу меня не пускали… я болел.
Следователь взял его за ухо и мягко потрепал.
— В окно же ты их видел, а?
— Видел.
— Ты их знаешь?
— Не знаю, они не с нашей улицы.