Лео поставил ноги на пол и подался вперед.
– Сэр, – заговорил он свистящим полушепотом. – Я бы никогда не стал для себя претендовать на ваше звание. Но оставьте эти рассуждения о докторских степенях – они есть у всех, находящихся в этой комнате, кроме вас.
– Лео… – предостерегающе бросил Комптон и вздернул тонкие брови: «Не смей!»
– Нет-нет, – возразил Силард, – мы же разбираемся в проблеме компетентности, так ведь? Взять вас, Артур, разве не вы получили в 1927 году Нобелевскую премию по физике? – Лео пронзил взглядом Гровза. – Вы, случайно, не видели несколько лет назад его портрет на обложке «Тайм»? – Силард указал на худощавого лысоватого мужчину, сидевшего по другую сторону стола. – А этого? Энрико Ферми. Он получил «Нобеля» в 1938 году. А вот рядом со мною, – он указал на усача с головой, похожей на яйцо, – прошу любить и жаловать: Джеймс Франк, нобелевский лауреат 1925 года. Что касается меня, то я сотрудничал с Альбертом Эйнштейном и имею совместные с ним патенты!
Гровз поднялся и заявил, не скрывая злости:
– Я еду в Беркли, но вернусь через несколько дней, – и продолжил, угрожающе тыкая пальцем в сторону доски: – Я очень рассчитываю по возвращении получить точный ответ, – и зашагал к выходу, топая по паркету так, что в шкафах зазвенели стекла.
Лео встал, повернулся к коллегам и развел руками.
– Я предупреждал вас, что, если дело перейдет к военным, все будет именно так и никак иначе! Да разве можно работать с такими людьми?
Комптон уже немного успокоился:
– Что ж, Гровз направился в Беркли, а там Оппи просветит его по части теории.
Силард нахмурился. Оппенгеймер… Слишком подобострастный, слишком заинтересованный в карьерном росте. О, бесспорно, он обладает харизмой, с этим согласны все, кто его знает. Но выступать в роли защитника науки и противостоять Корявому Гровзу?
– Да смилуется над нами Господь, – сказал он, покачав головой.
Роберт Оппенгеймер смотрел в огромное, во всю стену, окно приемной президента университета, глубоко погрузившись в размышления. Он часто пребывал в подобном состоянии. И обдумывал он, конечно, неподдающуюся проблему разделения изотопов, но…
Изотопы – это одни и те же элементы, но разные – и то, и в то же время не то. Точно так же, как женщины в его жизни, обе красивые и блистательные, но тоже разные: Китти, которая требовала, чтобы он удовлетворял ее потребности, и Джин, потребности которой он никогда не мог полностью не то что удовлетворить, но и угадать. Такие же, но все же разные: Китти, которая была замужем за другим, когда начала встречаться с Робертом, и которая, как он впоследствии узнал от друзей, хвасталась, что вынудила его жениться на ней «старомодным способом, забеременев», и Джин, все еще остающаяся рядом, все еще пребывающая в его кругу общения, иногда даже оказывающаяся в его объятиях, но решившая не принимать на себя обязательств.
Время шло, а ведь Роберт не был слеп и видел, что происходило вокруг. Его бывшая квартирная хозяйка, этот вихрь энергии по имени Мэри-Эллен, и хрупкая, капризная Джин, ставшая в конце концов доктором медицины, были теперь больше, чем просто приятельницами. Джин всегда тянуло в разные стороны одновременно, и на одном из этих путей стояла Мэри-Эллен – всегда уверенная в себе, в противоположность Джин, которая редко была уверена в себе, зато всегда была доверчивой и такой же закрытой, как сам Оппи.
– Роберт!
Голос принадлежал хозяину приемной, президенту университета Спроулу. Он повернулся.
– Да.
Посетителя он заметил лишь после того, как Спроул – поджарый, как пантера, одетый в серый костюм-тройку, с тонкими очками на носу – указал на шедшего рядом с ним мужчину в военной форме.
– Генерал Лесли Гровз, позвольте представить вам доктора Роберта Оппенгеймера.
Термин «деление», которым описывался процесс расщепления атомного ядра на несколько более легких осколков, был заимствован из биологии, и Оппи внезапно пришли на память микрофотографии делящейся клетки, которые он видел: вытянутый овал, перехваченный посередине так, что получилась восьмерка. Роль перетяжки у Гровза выполнял ремень, а над ним и под ним вздымался обширный живот.
Генерал был почти одного роста с Оппи, с удлиненной головой, отягощенной выпирающими щеками и увенчанной зачесанными назад волосами. Под носом у него красовались короткие щетинистые усики, поседевшие на концах, отчего в середине выделялся темный квадрат, придававший генералу – Оппи был уверен, что чисто случайно, – некоторое сходство с Гитлером. Уголки воротника цвета хаки украшали по две звезды. Оппи протянул руку, и Гровз крепко пожал ее.