Подобный взгляд не мешал нашим героям постоянно ходатайствовать перед Властью о прибавке жалования, пенсий, столовых и т. д. неимущим офицерам и генералам, которых, повторюсь, в русской армии было большинство. Показателен эпизод с арендой Д. В. Давыдова. Как известно, главная часть состояния их семьи пошла в уплату казенного долга, лежавшего на отце Дениса Васильевича. Долг этот царь простил за подвиги 1812 г. (как писал сын Д. В. Давыдова, «за службу отца моего в 1812 году»); к тому же Бородино — воистину символически — принадлежало Давыдовым, что, возможно, тоже сыграло свою роль. Когда Денис Васильевич решил жениться на Злотницкой, Ермолов выхлопотал ему аренду в 6 тысяч рублей ассигнациями. Но свадьба расстроилась, и Давыдов отказался от аренды, однако император оставил ее за ним[33] (это, кстати, не противоречит тому, что Денис Васильевич был «не на хорошем замечании», Киселев верно говорил, что царь «охотно дает» деньги тем, кто просит). Наконец, напомню известный эпизод из биографии Воронцова, который, как пишет Дондуков-Корсаков, показывал истинную натуру grand seigneur'a, которой он во всем был проникнут. Князь оставлял Францию после 14-го года и, не желая, чтобы какое-либо нарекание падало на русские войска, потребовал сведения о долгах своих подчиненных, как офицеров, так и солдат, и заплатил из собственных денег всю сумму, составлявшую до миллиона франков[34]. Вообще кошелек настоящего начальника всегда был открыт для подчиненных. Если Воронцов за свой счет обмундировывал бедных офицеров, состоявших при нем, и даже назначал содержание их женам, то и Ермолов, не имевший и сотой части состояния Михаила Семеновича, давал безвозвратно значительные суммы подчиненным офицерам[35]. Это норма для того времени (как, впрочем, и займы у знакомых под проценты!).
Всех наших героев, кроме Воронцова, объединяло то, что они принадлежали к небогатому среднему и мелкому дворянству. Свои фамилии, хотя и старинные, состоящие иногда в родстве с известными и знатными родами, суждено было прославить именно им. Замечу, что слова Пушкина «у нас нова рожденьем знатность, и чем новее, тем знатней» — вовсе не поэтическое преувеличение. Представления о знатности того времени не совпадали с нынешними (да и тогдашними европейскими). Потемкины, Орловы, Зубовы и другие, им подобные, благодаря «случаям» успешно оттеснившие от трона представителей исторической знати, в глазах общественного мнения котировались ничуть не ниже Рюриковичей и Гедиминовичей, не имевших их влияния и богатства, а нередко и куда выше. Граф Воронцов был в глазах современников аристократом не только потому, что претендовал на родство со знаменитыми боярами Воронцовыми, служившими роду Ивана Калиты (у Киселева родословная была еще древнее), но прежде всего потому, что с середины XVIII в. Воронцовы имели большой вес при дворе и были очень богаты. Подобно тому, как в наше время сплошь и рядом путают понятия интеллигентность и престижность, так и тогда богатство и влияние при дворе нередко выступали эрзацем благородного происхождения.
Для Ермолова, например, проблема происхождения стояла очень остро. Презрение, с которым он всю жизнь относился к аристократии всех времен и народов, и которое, как и любое «классовое» чувство, легко интерпретировать как элементарную зависть, выдержано в лучших традициях Комитета общественного спасения 1793 г. Сам себя он считает «простым армейским офицером», «простолюдином» (любимая ерническая самооценка), который с трудом продвигался по служебной лестнице, пробивая путь тяжкими трудами и талантом, и должен был при этом уступать ее людям, все достоинства которых заключалось в титуле и связях семьи. Характерно его замечание в «Записке о посольстве в Персию», где он пишет, что реформам в этой стране могут воспротивиться вельможи, знать, которая боится, чтобы «достоинства (обычных людей — М. Д.) не похитили нечто от преимуществ, породе принадлежащих — опасность, порождающая одинаковую боязнь в знатных всего мира»[36].
36