Наконец, ермоловская проекция европейских событий на Россию. Хотя он и ошибался, когда писал, что испанский пример ничего у нас произвести не может, но безусловно был прав, считая, что «нет выгоды набить пустяками молодые головы». Здесь у Ермолова интерес вполне конкретный, притом же он по себе знал об этих сюжетах немало. Время, правда, изменилось. Н. Тургенев отмечал «благородство инсургентов», в то время как Ермолов имел прямо противоположное мнение; куда более важным представляется другое расхождение между ними — Тургенев считает, что высшее проявление народного духа и любви к Родине состоит не только в сопротивлении иноземной агрессии, но и в борьбе с деспотизмом, в завоевании свободы для своей страны, а Ермолов никогда и не подумает сравнивать 1812 г. с какими бы то ни было попытками изменить существующий строй.
В 1821 г. единственным холостяком из героев нашего рассказа оставался Ермолов. Закревский женился на графине Аграфене Толстой, Сабанеев — просто увел жену у живого мужа, Воронцов женился на графине Елизавете Браницкой, Давыдов — на Чертковой, Киселев стал мужем графини Софьи Потоцкой. Закревский женился в 32 года, Киселев — в 33, Давыдов — в 35, Воронцов — в 37, Сабанеев — в 46 лет. Генералы на четвертом десятке и юные генеральши 10-15-тью годами моложе — явление тогда вполне обычное. Не будет, видимо, ошибкой сказать, что с титулованными невестами генералам не слишком повезло. Напомним, что графини Воронцова и Закревская занимают определенное место в истории не только пушкинистики, но и отечественной словесности вообще. Неудачен был брак Киселева.
Ермолов, убежденный и закоренелый холостяк, не был женат до конца дней. В 1819 г. он писал Закревскому: «С того времени, как ты женат, нападаешь на меня, чтобы и я женился также. Между нами в сем случае есть некоторая разница. Мне уже перешло за сорок, ты молод; мне еще надобно выбирать жену и Бог знает, на какую попаду, а тебе он уже дал молодую и хорошую и любезнейшую, которая тебя любит… Жаль мне, что я старею, а то взялся бы я за детей ваших и им приносить пользу было бы большим наслаждением. Ты говоришь о потомстве. До такой степени не простираю я моего самолюбия. Граф Румянцев был не я — и что после него осталось? Молодой Суворов с наилучшими качествами его не заменил бы бессмертного отца своего! Много ли у нас отличных людей из фамилий знаменитых, а отцы их заботились о потомстве, ибо фамилии существуют. Дай Бог свой век прожить порядочно, не заботясь, будет ли сын мой пачкать имя мое или возобновит его в памяти других. Было время, что не помышляя о потомстве, имел бы я его, ибо весьма был близок от женитьбы, но скудное состояние с моей стороны и ее бедность не допустили меня затмиться страстию. Чтобы из меня теперь вышло? Я, как и ты, имею правило ничего не просить, а дать мне, может быть, не догадались бы, и я теперешнюю свободу променял бы на всегдашнее сетование. Теперь нет богатейшего человека в мире! Итак, друг любезный, дай некоторую цену тому, что я люблю тебя, как брата, и прости мне, что не будет у меня сына, который бы любил тебя столько же!»