Допустим, сегодня Маяковский, Салтыков-Щедрин и Дальтон уже не авторитеты. Но почитаем «Манифест коммунистической партии». В нем Маркс и Энгельс пишут: «Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения, вместе взятые… Буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства и бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в цивилизацию все, даже самые варварские, нации» и т. д.
Речь идет именно о первых ста годах господства буржуазии, именно о раннем капитализме. Но где же здесь «дикость и варварство»? И каким образом можно пристегнуть в этому капитализму наших демократов, которые разрушают производительные силы и обращают нашу цивилизованную страну в варварство?
Возьмем философскую основу раннего капитализма и ее упрощенное переложение— идеологию. Они многим из нас чужды, но назвать их дикими и варварскими было бы просто странно. Это— гуманизм (возвеличение человека), вера в свободу и прогресс. Все это вытекало из идеалов Просвещения, но никогда русская культура не занимала по отношению к Просвещению враждебной позиции — хотя по ряду вопросов были большие расхождения. Идеология либерализма, уподобившая все стороны жизни общества свободному рынку, есть сложный и изощренный продукт культуры. Из нее выросли представления о гражданском обществе, разделении властей и правовом демократическом государстве. Это— ранний капитализм, XVII–XVIII века, философы Гоббс, Локк, Кант, Монтескье. Как можно назвать это варварством?
Ранний капитализм неразрывно связан с рождением науки — совершенно нового способа познания мира. И дело вовсе не в меценатстве буржуазии, а в новом типе мышления и мировоззрения. Рождение науки и капитализма — две стороны одной медали. Объясните, как дикость и варварство могут породить такое явление, такой взлет человеческого духа и разума, как наука?
Наконец, возьмем другую часть культуры — искусство. Ведь подавляющее большинство произведений, которые составляют нашу культурную пищу сегодня, созданы в обстановке общества раннего капитализма, под воздействием его импульсов, его общего оптимизма и тяги к совершенству. Это и литература, и музыка, и балет, и живопись. Нельзя же не видеть, что они были вызваны к жизни общественными условиями раннего капитализма. Конечно, не прямо, не в виде вульгарного «социального заказа», а именно условиями в целом.
Более того, даже такая особая, высокая и тонкая часть культуры как социализм и коммунизм, как отрицание эксплуатации человека человеком и отчуждения людей были порождением именно раннего капитализма. Это была его рефлексия, его высокий и благородный самоанализ, который привел духовно страждущую часть буржуазной интеллигенции к самоотрицанию.
Конечно, все это сочеталось с ограблением колоний и эксплуатацией своих рабочих — но почему же дикость и варварство? Это делалось именно предельно жестоко и цивилизованно. В одном бою англичане расстреляли из пулеметов 11 тысяч суданских воинов, а сами потеряли 25 человек. Жестоко? Да. Дико? Нет. Эти понятия лежат в разных плоскостях.
Второй тезис Ю. Белова: уклад, созданный за последние десять лет в России, есть капитализм свободного рынка.
Переболев революцией, Россия имела уникальную возможность перенять многие достижения западного капитализма без его жестокостей (как говорил Маркс, «не проходя через его Кавдинские ущелья»). Мы эту возможность не оценили и не сохранили, но откуда же видно, что мы вернулись в ранний «капитализм свободного рынка»? Просто ниоткуда. Это ошибочный тезис. Но главная беда не в том, что он ошибочен, а в том, что он вроде бы дает нам простой и понятный ответ и освобождает от необходимости разобраться в реальности.
Даже если ограничить проблему только хозяйством, созданный в России уклад никак нельзя назвать «капитализмом свободного рынка»: Необходимые условия такого капитализма — свободная купля-продажа земли, денег, рабочей силы и товаров. В России нет рынка земли — это известно. Но нет и рынка труда. Люди работают без зарплаты или за символическую зарплату, но предприятия платят им «натурой» — тянут социальную сферу (прежде всего жилье). В результате рабочий привязан к предприятию, возникает разновидность крепостного права с барщиной и оброком. На это резонно указывают и российские, и зарубежные эксперты — и экономисты, и социологи.