Но бизнес есть бизнес. Пришли ребята из качалки. Возможно, качалки отца Олега - а платить никому не хотелось. Бизнеса не стало. Пришлось работать не в Москве. Но и денег стали платить тоже не как в Москве.
- Ну спроси ты у Олега, - опять просит мама.
- Мне помощь этого бандита не нужна, - кричит Данил через дверь.
- Да чем Олег бандит? Он умный. Подсказал бы. Он же хорошо учится.
- Ещё бы. Столько репетиторов.
- Ну и что. В институте не спросят - сколько у тебя было репетиторов.
С этим было не поспорить.
И Данил не спорит. Только злится:
- Ладно. Всё.
У отца были такие сильные руки, сильнее, чем у любого качка из "фитнес-клуба". Данил в детстве мог висеть на них - и мышцы всё равно не сгибались.
Отец родился и вырос в этом же районе, что и Данила, но район тогда был совсем другой.
В советское время - промышленный район рабочей молодёжи. Завод "Борец", комбинат твёрдых сплавов, "Станколит", где позже работал отец. Вечерние школы, танцы, рабочие специальности, которые сейчас кажутся дикими - "из прошлого века".
Потом - 90-е - типичный спальный район Москвы. Подвалы-клубы, улицы, ларьки, качалка, которую держал отец Олега. Железная дорога. Метро ещё не было.
Теперь - нулевые. Построили метро, огромный торговый центр Райкин-плаза, новые дома.
Данил любит смотреть на этот сверкающий торговый центр. Из окон своего дома - и из окон дома Оли, когда приходит к ней. Этот торговый центр стеной разделяет их дома - дом Данилы по одну сторону, дом Оли - по другую.
Мама идёт в комнату Данила.
- А что это? - в руках листовки.
Но Данил уже злится. Злиться он начинает быстро - в отца.
- Листовки. Друг дал.
- Какой друг? Артём?
- Нет, не Артём. Другой.
- А кто? Олег?
- Нет.
- А кто?
- Ты не знаешь.
- И что ты с ними делаешь?
- Ничего. Храню.
Данил обернулся. Мама стоит в дверях - невысокая, худая. Белые длинные локоны падают вниз. Она очень красивая на старых фотографиях. Данил видел. И сейчас красивая. Если бы не эта немодная блузка.
Мама внимательно смотрит на Данилу.
- Ты что... - она ищет слово, - скинхед?
Данил разозлился ещё больше.
- Какой ещё скинхед?!
- А кто?
- Я же сказал - друг дал.
- Ты что, наркоман?
- Мам, ну ты чё! Конечно, нет. Ну какой наркоман?
- Тогда что? Куда ты ездишь? Где бываешь? С кем?
- Ну я же говорю - в институт ездил.
- Я звонила в институт. Нет у них такой программы. И курсы все платные.
Данил сел. Он не мог представить, что мама догадается позвонить туда.
Мама так и стоит в дверях.
- Значит, нет никакого института. И курсов нет. Только это, - она посмотрела на листовки.
Они выпали у неё из рук и рассыпались по полу.
- Ты что, из этих? Которые на митингах?
Для мамы это, видимо, было самое страшное. Хуже, чем скинхед или наркоман.
- Может быть, - сказал Данил. - А что в этом плохого? А, - он махнул рукой, - ты не поймёшь.
- Я никогда у тебя ничего не понимаю. Никогда мне ничего не рассказываешь. Как отец. Уехал - и всё. Полгода нет. А где, с кем - "ты не поймёшь". Он знаешь, что мне говорил. "Если помру, тебе скажут". И ты также? Мне скажут?
- Мам, ну не надо. Ну никто не умрёт. Всё будет нормально. Ну подумаешь, листовки раздал. Ну никто даже не видел.
- Но зачем тогда?
Данил сжал руки в кулаки и сказал, отчеканивая слова то, что пытался сформулировать уже давно:
- Я не хочу так жить.
- Как - так?
- Жить и постоянно бороться. Вкалывать за копейки на какого-нибудь богача. Как отец. Пока кто-то будет воровать и жить хорошо. И как Артём - не хочу. И нечестно жить тоже не хочу. И как Олег - не хочу.
- А как хочешь?
- Хочу, чтобы все были равны. Чтобы у всех всё было одинаковое. Чтобы один не жил вот здесь, - он развёл руками, - а другой - там, - он показал куда-то за окно, - чтобы все жили одинаково.
- Но это невозможно.
Данил отвернулся и заметил, что ящик стола открыт. Мама достала все листовки - и теперь в ящике видна большая фотография отца.
Данил достал её. Отец - ещё молодой. Ещё до Данилы. И даже до мамы.
- А как я - ты тоже не хочешь?
Данил посмотрел на маму. Одна. Всю жизнь одна. Всю жизнь на работе. С отцом особо не разжиться было. Не погулять. Ни в кино, никуда. Суровый и мрачный. Жила для него. И он - Данил - такой же. И теперь весь остаток жизни работать - и всё для него. Чтобы он жил, учился, гулял.
- Обещай, что больше не пойдёшь туда, - сказала мама. - Мы найдём денег на институт. Накопим.
Данил смотрел и молчал.
. . .
Люди сегодня пришли разные. Старики. Они стояли под красными флагами. На одном из плакатов было написано - "Дождёмся? Мне 77". Его держала женщина - не такая старая, как говорил её плакат.
Были средних лет - они шли с краю. "Сегодня моё место - здесь".
Были и молодые. Но не такие, как Данил и Дима. Старше. Они стояли под разными флагами. И чёрными, и жёлтыми, и красными. "Свободу политзекам", "Мы хотим жить". Кто-то был в маске Гая Фокса.
Но были другие. И их было много. Они не шли под чужими флагами. Они несли свои. Они не кричали лозунги. Они пели песни. Они шли весело. И Данил был среди них. Но чего они хотели? Они ещё не работали, толком не учились. Не думали о квартирах, детях и пенсиях. Чего хотели они?
И вдруг над всеми раздалось:
Тошно душе среди равнодушных стен,
Холод-клише, сумерки перемен,
Они за столом поют что-то про свой уют
В сытую ночь к чёрному дню...
Серая ночь, в окнах дымит рассвет,
Солнце взойдет, а может быть больше нет,
Ночь без любви, пусты между людьми мосты,
Нет ничего, есть только ты...
Свобода, свобода, так много, так мало,
Ты нам рассказала, какого мы рода,
Ни жизни, ни смерти, ни лжи не сдаёшься,
Как небо под сердцем в тоске моей бьёшься...
Тёмный подъезд, ещё одного ко дну,
Кровь на полу, капля за каплей в нас
В этой ночи она - рваная та страна
Сгребает золу остывающих глаз...
Серая речь в тёмном больном окне,
Сдаться и лечь, в серую ночь во мне,
Нет не могу, прости, в мёртвую жизнь врасти,
Нет, не она в этой горсти...
Свобода, свобода, так много, так мало,
Ты нам рассказала, какого мы рода,
Ни жизни, ни смерти, ни лжи не сдаёшься,
Как небо под сердцем в тоске моей бьёшься...
Свобода, свобода...
То, что он не мог понять и сформулировать, он вдруг ясно увидел в толпе самых разных людей. В смешавшихся флагах. И в словах, звучащих над всеми этими людьми.
Россия будет свободной.
Но что это - свобода?
Данил шёл в колонне. Люди постоянно что-то выкрикивали - и он выкрикивал вместе с ними. Иногда он ужасно радовался, что оказался здесь. Чувствовал, что он словно дома, среди своих. Не так, как в школе или у Артёма на работе. И даже не так, как с мамой или с Олей. Он был среди тех, кто его понимал. Так ему казалось.
И за всем этим неотступно следили другие - люди в форме.
Их было очень много. Гораздо больше, чем в Марьино. И они стояли напряжённо, молча, не переглядываясь и не переговариваясь.
Руки за спиной, на боку - дубинки, на голове - каски.
Данил знал, что они могут стрелять по толпе, если начнутся беспорядки. Стрелять без предупреждения.
И посматривал вокруг.
Бежать было некуда - кругом люди. Вокруг - двойные железные заграждения.
Шли уже два часа. Останавливались, чтобы выкрикнуть лозунг. И потом шли дальше.