Масей отрицательно покачал головой.
- Дед! - мечтательно сказал он. - Что деду делалось...
- Тогда ложись, - потянул его за руку Зазыба.
Сперва Масей стал на колени на пол рядом с отцом, а уж потом лег ничком на половицы.
Казалось, после долгого пребывания в парилке будет стучать и колотиться сердце, но нет, оно уже успокаивалось, и вообще все существо Масеево расслаблялось, а на глаза наплывала дрема, правда, не та, от которой сразу проваливаешься в сон, эта, наоборот, колом распирала веки, не давала им слипнуться. Масей сложил перед собой ладони, прижался к ним правой щекой. Отец тоже подвинулся ближе.
- Значит, решил домой прийти? - спросил он через некоторое время, и Масей вдруг понял, что отец все время носил этот вопрос в себе.
- Домой, - сквозь сонную расслабленность сказал он.
- А почему в Красную Армию не пошел?
- А кто бы меня взял? - вроде безразлично, но уже с некоторым вызовом ответил Масей.
- Ну, как это - кто бы взял? - не понял отец.
- А так, - оторвал щеку от ладони Масей и поднял голову.
- Надо было растолковать хорошенько, кто ты и чего хочешь.
- А кто бы меня слушать стал? Кто бы слушал мои толкования?
- Мало ли умных людей?
- Умных людей действительно немало, - согласился с отцовским доводом Масей. - Но раз не послушали... раз не сумел растолковать в мирное время, так неужели думаешь, что в военное до кого-нибудь дошло бы?
- А может, как раз и дошло бы?
- Нет, батька, все обстоит несколько иначе, чем ты представляешь себе. Казалось бы, кто имеет право отказать человеку в защите Родины с оружием в руках? Но отказывают.
- Тебе и правда отказали, или только говоришь так?
Беседа стала походить на допрос, и Масей отчаянно наморщил лоб.
- Говорю, батька, только говорю, - тоскливо признался он, как будто ничего не мог противопоставить отцовской убежденности; да умолк ненадолго, набрался терпения и снова начал: - Но я говорю тоже, что с этим делом все обстоит иначе, чем ты себе представляешь, батька, а может, просто хочешь выдать желаемое за действительность. Да, никто мне не отказывал, как можно отказать, если ты не просил?
- И правда, как?
- Но ты заметь в то же время, кто добровольно поставит меня из-под ружья да сразу под ружье? Не успел бы я заикнуться в военкомате, что из заключения да по какой статье сидел, как моментально очутился бы у стенки. Не только разбираться, но и разговаривать дальше не стали бы. Это когда армия наступает, так все, от полководца до рядового, довольны и во всем правильно разбираются. Тогда каждый посочувствовать готов. А когда армия отступает, так все получается как раз наоборот. Ну, а тут у нас даже не отступление, скорей всеобщее бегство.
- Допустим, на войне по-всякому бывает, - неуверенно кивнул Зазыба. Как в обычной драке, если оба сильные, небось сам не раз видел, так сперва то один сверху, то, глядишь, уже второй на нем...
- Это же не простая драка - это война!..
- Война, - задумчиво согласился Зазыба. - Потому я и верю, что за отступлением будет наступление. А ты не веришь?
- Не верить, батька, я не имею права, - ответил Масей. - Но разговор наш, кажется, не про это?
- И про это, - настойчиво уточнил старший Зазыба. - Да ладно. Меня тревожит, что ты не по чистой вернулся.
- Формально по чистой. Срок мой вышел.
- Тогда в чем дело?
- А в том, что... Словом, по чистой, батька, оттуда последнее время, по-моему, никого не выпускали. Просто привозили туда, откуда когда-то брали, и давали новый срок.
- Ну, а тебе новый дали?
- Не успели.
- А что говорили на суде?
- Говорили на следствии, - усмехнулся Масей. - А на суде было просто: приводили в зал, председатель спецколлегии зачитывал приговор - и на этап.
- Я тогда же, в тот год, поинтересовался в районе, дак мне сказали, что отбываешь ты срок по семьдесят второй статье. Растолкуй мне, что это такое.
- В семьдесят второй статье много параграфов. Меня судили за контрреволюционную агитацию.
- Ясно. Ну, а провинность какая?
- Разве не помнишь, какой снежный ком тогда катился с горы? Только бы донос на кого поступил.
- Значит, на тебя тоже был?
- Перед этим мы вечеринку устроили. Профессора своего чествовали. Как раз день рождения у него был. Ну, мы и собрались, бывшие студенты. Однако не учли одного. Затесался на вечеринку мальчик один. Све-е-етлеиький такой, чи-и-истенький, будто с иконы час назад сошел. Кажется, племянник ассистента нашего профессора. Вот он и настрочил на нас.
- Напраслину?
- Ты, батька, как следователь мой! - засмеялся Масей. - Тот тоже вот так искренне удивлялся: мол, и что же, ничего такого не говорили вы между собой? Так вот, как на исповеди, ничего похожего! Дело в том, что в компанию образованных людей затесался человек, видишь, я не говорю, что негодяй или хуже, так вот... в компанию образованных людей затесался человек, который только что кончил в деревне семилетку. Можно представить себе, чем показалась ему беседа умных людей? Вот он и изложил ее по своему разумению, не иначе - сочтя себя большим патриотом, чем каждый из нас.
- Ну, а следствие? Неужто следствие не могло разобраться?
- В том-то и загадка! Я ж не напрасно говорю, что вроде бы снежный ком с горы катился. Оказывается, лишь бы донос поступил. А он уже гипнотизировал всех.
Масей вдруг начал кашлять, до тошноты. Зазыба дотронулся до него:
- Ты не волнуйся, сын!
- Я уже давно не волнуюсь из-за этого, - наконец прокашлялся Масей. В душе у меня горько и пусто.
- Но и горечь тоже очищает человека.
- Чем?
- Своей горькостью.
- Слишком ее много. Только теперь она разбавлена другими веществами, в конце концов, во время войны иначе и быть не может. Разбавлена, но не уничтожена.
- Ничего, все пройдет, сын. Горечь - она тоже заставляет человека заново познать жизнь. Вот только с освобождением твоим немного не так получилось. Потому я и вспомнил сразу про армию - это как раз лучший выход из твоего положения был. Недаром же говорят, кто смел, тот и съел.
- Думаешь, я сам не понимаю, в какой капкан попал? - печально взглянул на отца Масей.
- Ага, в любой капкан не завидно попасть, а в этакий и совсем уж не стоило бы.
- Он все равно как забытый. Может, никто уже и не придет проверить его.
- Ничего, сын, все обойдется!.. Только бы за тобой не было...
- А что за мной могло быть? - вскинулся Масей. - Разве от тебя я скрывался бы? - Он снова начал кашлять, хоть и не так надрывно, как прошлый раз.
Зазыба предложил:
- Пойдем, сын, еще раз на полок. Погреемся. А та и правда разлеглись тут. Давно у тебя этот кашель?
- Был как-то, а потом сам прошел.
- Может, грудь застужена?
- Нет-нет, наверняка нет.
- Ну и хорошо. Пойдем. Погрею тебя.
В бане дышалось уже легче, жара почти не донимала, однако Зазыба открыл на улицу и застекленное нижнее оконце.
- Ложись снова на полок, - сказал он. - Да повернись головой к печке. С правой руки мне ловчей будет.
Покуда Масей жестко укладывался на осиновых досках, боясь наставить синяков, Зазыба успел принести из предбанника ведро с кипятком, накрытое деревянным кружочком. Поставив ведро на пол, он поднял брошенный Масеем веник, оглядел его, не торчат ли голые прутья, потом утопил в горячей воде.
- Вот о чем я просить тебя должен, сын, - сказал он вдруг, кладя на спину Масею заново распаренный веник. - Не говори ты с мужиками про все про это в деревне. Я понимаю, ты теперь обиженный. Тебе и правда не сладко. Но поверь мне, своему отцу, что советская власть в твоей беде не виноватая. Ты ж сам говоришь, ком с горы катился. Было, отрицать нельзя. Но... не всюду одинаково. У нас, например, ни одного пальцем не тронули. Да и не только у нас. Значит, самоуправство на местах творилось. А сверху за ним не доглядели.
- Чудные у меня родители, - вздрагивая кожей от пекучего березового листа, горько усмехнулся Масей. - Мать все время на господа бога надеется, а батька - на высшую власть!..
- Иначе мне нельзя, сын, - опуская снова веник в ведро, крякнул Зазыба. - Чего сам тогда стою? А в жизни мало ли что случается. Тем более когда эту жизнь заново строишь. Тут и ошибиться не трудно, не то что недоглядеть. Сам понимаешь.