Припоминая теперь, больше чем через двадцать лет, считай, безрассудный поступок свой, который был высоко отмечен командованием Конармии и как бы возведен в ранг подвига, Зазыба совсем не собирался сознательно проводить какие-то аналогии. Но ведь подумать: что его ждало тогда у Махно? Одно из двух - смерть или предательство! На последнее, разумеется, Зазыба пойти не мог, и не потому, что не дорожил жизнью. Просто он так, а не иначе, понимал свои обязанности перед революцией...
- Значит, вы еще недавно были на фронте? - спросил Зазыба учителя.
- Да.
- Тогда скажите, где теперь фронт?
- Где-то за Унечей.
- Ну, это здесь, в нашей местности. А вообще где весь фронт?
- Знаю, что Ленинград немцы не взяли. А вот Смоленск еще в начале августа, говорили, сдан. Значит, немцам прямая дорога на Москву.
- И что тогда?
- Все может быть.
- Значит, конец?
- Чего это вдруг? - пожал плечами учитель. - Даже если немцы и Москву возьмут, война на этом не кончится. В крайнем случае, перейдет в партизанскую. Не думаю, что большевики сдадутся просто. Снова уйдут в подполье, опять начнут все сначала. Мало ли история знает случаев, когда захватчиков выгоняли даже после их победы. Весь народ нелегко поработить. Под чужим ярмом никто долго жить не захочет. Особенно теперь, когда научились всему. К тому же немцы сами распускают слухи, что наступать собираются только до Урала.
- А потом?
- С востока придут японцы. У них же коалиция.
- Какая разница для нас, что немец, что японец?
- Для нас-то разницы нет, - сказал спокойно учитель. - Захватчики они все одним миром мазаны. Но немцы рассказывают, что за Уралом будет замирение с большевиками, будто они некую территорию собираются оставить за хребтом для большевиков. А сами повернут оттуда в Индию через Кавказ или Среднюю Азию. Говорят, у них со Сталиным договоренность уже такая есть.
- Сплетни!
- Конечно, пропаганда, - кивнул учитель. - Мол, напрасно вы, крестьяне да рабочие, воюете с нами, мы только большевиков от вас прогоним, а тогда оставим всех в покое!..
- Ага, и я читал про это в газете, - подтвердил Зазыба.
- Ну вот, оказывается, и в газетах уже пишут. Чушь, известное дело. Но судя по тому, как разворачиваются события, как немцы повсюду наступают, вряд ли удастся нашим до зимы что-нибудь сделать.
- Снова надежда на мороз? Но ведь... мороз страшен больше для крапивы.
Наверное, Мурача Зазыбово замечание навело на какую-то мысль, потому что тот вдруг захохотал. И это недобро укололо Зазыбу. Он даже обозлился:
- Чему тут смеяться?
- Да нет, это я так, - смутившись, оборвал смех учитель.
- Судя по вашему настроению, - отвернулся Зазыба, - так вы и вправду целиком полагаетесь на мороз, небось считаете, что сами отвоевались?
- Выходит так, - не стал оправдываться учитель. Но потом все-таки виновато добавил: - Кто отдал оружие, тот не боец.
- Ну, а если вдруг дело до того дойдет, что большевики, как вы говорите, перейдут на партизанскую войну? Как тогда?
- Мало ли что можно говорить! В конце концов, мы же с вами не знаем, чем они располагают. Может, как раз сейчас войска по всей линии собирают. Да и Москва еще стоит. Так что рано отпевать.
- Значит, сидеть сложа руки?
- Лично я не собираюсь складывать руки, - каким-то новым тоном, упрямо возразил учитель. - Дело человеку всегда найдется. Доеду вот с вами до Белой Глины, потом пешком пойду в Белынковичи. Назначили туда учителем, на прежнее место.
- Будете помогать устанавливать "новый порядок" на культурном фронте, как говорит комендант?
- Новый или старый, однако народ долго в невежестве оставаться не должен, а то когда-нибудь дойдет до того, что никто не отличит нового порядка от старого. Потом все равно ведь детей надо учить. Да и не сам я до учительства своего додумался. Вы же были на совещании, значит, слышали. Школы будут действовать, как и прежде. Правда, в этом году учеба начнется позже.
- Но чему же в тех школах должны учить?
- Тоже ведь небось слышали... В конце концов, если уж на то пошло!.. Меня упрекаете, а сами едете в Белую Глину мост восстанавливать, который разрушили, отступая, красные! Это ведь тоже помощь немцам! Почему тогда вы не откажетесь?
- Ну, мост - дело одно, - помолчав немного, трудно рассудил Зазыба, а учить детей - совсем другое. Мост сегодня есть, а завтра его может и не быть. А вот человек... Как его научишь однажды, так и думать будет все время, понесет вашу науку с собой через всю жизнь.
- Поэтому немцы и собираются открывать школы, чтобы...
- А вы помогаете! - не дал договорить ему Зазыба. Тогда учитель круто отвернулся, прикрыл глаза и сказал, как бы потеряв терпение:
- Вот я разговариваю с вами битый час, а еще не понял, чего вы от меня хотите, чего добиваетесь. И то вам не так, и это! В конце концов, вы спрашиваете, я отвечаю. Отвечаю так, как понимаю или хотел бы понимать. Сплетни? Я и сам признаю, что по большей части это одни сплетни. Конечно, мог бы и промолчать. Но опять же вы за язык тянете, потому и рассказываю. Тут он даже засопел от возбуждения. - Ну, а вы сами? Что вы в таком случае умное в ответ сказали, если я одни глупости говорил? Ничего. Вам не нравится, что я собираюсь учительствовать? А что вы посоветуете? Или, может, вы что-нибудь такое знаете, что мне невдомек? Так говорите! Зачем же в прятки играть да ловить людей на словах? Теперь не то слово сказать кому попало очень просто, если только не смекнешь, с кем дело имеешь. Один от тебя одно ждет услышать, другой наоборот. Того и гляди!..
- Да ничего особенного я пока не знаю, - досадливо поморщился Зазыба, давая голосом понять своему собеседнику, что возмущаться, а тем более ссориться все-таки не стоит; между тем в душе обрадовался этой неожиданной вспышке учителя, которая, конечно, шла от человеческой честности, значит, и он не ко всему равнодушен, и его взяло за живое.
Мурач сразу же почувствовал смягченность, даже опешил от нее.
- У всех у нас хватает ума упрекать друг друга, - вздохнул он, опуская глаза. - А у человека между тем всего только одна душа и одна голова.
- Голова-то одна...
- И та на тонкой шее. А это уж, чтоб вы знали, же такая надежная штука.
Зазыба дернул вожжи, чтобы подогнать лошадь, которая без присмотра понемногу отстала от передней подводы, разрывая, таким образом, обоз.
- Н-но-о!
Лошадь резко перешла, на галоп, как-то необычно подскочив в оглоблях, и расстояние между подводами снова начало сокращаться. Тем временем поле с Зазыбовой стороны стало ровней, шире, поэтому Беседь наконец отошла ближе к лесу, оголяя обрывистый песчаный берег, весь источенный суетливыми береговыми ласточками.
На уклоне дороги, которая уже охватывала подковой большую излучину, поросшую рыжим болотным хвощом, глазам открылся весь веремейковский обоз. Впереди, как и тогда, когда трогались от конюшни в Веремейках, ехал Роман Сёмочкин. Но теперь с ним на подводе не было Браво-Животовского. Тот где-то на ходу, но уже как миновали Беседь, перебежал к Ивану Падерину и сидел, свесив ноги, на дрогах.
"Вот же, полицай, даже Падерина заставил поехать! - усмехнулся Зазыба. - И что он там, на строительстве моста, этот Падерин, делать будет со своей грыжей?.."
Становилось жарко. Солнце пекло, и только ветер, который возникал больше от быстрой езды, чем сам по себе, в результате перемещения воздуха, не давал устояться вокруг духоте.
От уставших за дорогу лошадей несло потом.
Издалека уже выныривали коньками крыши белоглиновских хат - с того конца деревни, что огородами заходил в подлесок, который вырос за последние годы на пустыре за большим оврагом, вымытым за многие весны талыми водами. Пожалуй, это была их первая удачная мысль, как помнилось Зазыбе, посадить лес и по эту сторону Беседи, в среднем ее течении, а то, кроме дубравы, что раскинулась треугольником за Прудком, да небольшой моховины против Колодлива, на всем правобережье не было ни одного лесного массива. Правда, дальше туда, километрах в двадцати от Черикова, снова подступали боры. Но между ними и Беседью только голые лбы полей.