Когда же части войска удалось преодолеть ров и шедшие впереди начали приставлять к стене лестницы, сверху на них полились кипяток и смола. И страшно было видеть, как обваренные люди падали с лестниц, и крики их уже не напоминали человеческие. Плоть их отслаивалась от костей, и была черной от смолы, будто они родились в тех странах, где люди, говорят, черного цвета. Обваренные бились в судорогах на земле, а некоторые скатывались в ров и тонули, потому что одна лишь холодная глубина воды способна была избавить их от нестерпимой боли.
И тогда, подняв крест, ко рву вышел епископ Афанасий и закричал что есть силы:
Именем Божиим приказываю всем остановиться!
Но голос его утонул среди криков сражающихся и стонов умирающих. Так он стоял, а мимо него пролетали стрелы, и ни одна из них его не задела, ибо у правого его плеча пребывал ангел со щитом, и этого ангела видели чистые сердцем. Когда же стало ясно, что воюющие к призыву епископа глухи, слова его были повторены ангельским гласом. И был этот глас как гром небесный, которого все трепещут, и никто не нашел в себе сил ослушаться.
Прикрываемый щитами неангельскими, на стену вышел князь Фрол. В течение трех дней молча смотрел он на епископа и его ангела, а также на царящую внизу смерть. Епископ же встал на один из плотов и, возложив на себя крестное знамение, медленно погреб к крепостной стене.
Сказал Фролу:
Дай увезти раненых и погрести убитых.
Фрол молчал, но не препятствовал, а напротив, дал знак защитникам Крепости, чтобы не стреляли. Видя это, епископ и люди Константиновы стали укладывать мертвых и еще живых на плоты. На скорбное прибытие плотов с пригорка смотрел Константин, и слёзы омывали его лицо, а он думал, что никто этого не видит.
Слёзы же его так блестели на солнце, что не укрылись от Фрола, который сказал:
Этого ли ты хотел, Константин?
Фрол сказал это тихо, но Константин неким образом его услышал. Возможно, средним ухом, которое, как пишут в книгах, имеется у всякого человека.
Ответил так же тихо:
Нет, не этого, Фрол.
Ответил:
Я хотел единства, и я его добьюсь.
И ветер вложил его слова в ухо князю Фролу, а Фрол лишь покачал головой. Он тоже хотел единства, но только под своей властью.
Князь Константин продолжал стоять на пригорке и следить за тем, как плоты, причаливая в сотый раз, доставляли изувеченные тела.
Прошептал:
Я читал книги о великих империях и о народах, принявших спасительное иго. Почему так не происходит на Острове, где живут не разные народы, но один? Единство улучшит их жизнь, так отчего они этого не понимают? А теперь их не ждет ничего хорошего.
С этого дня началась осада Крепости.
В тот год погода благоприятствовала земледельцам, и на обеих частях Острова урожай обещал быть обильным. Там, где поля не были вытоптаны войском князя Константина, пшеница взошла хорошо. Защитники же Крепости, видевшие это со стен, были от своих полей отрезаны.
Князь Фрол знал, что съестных запасов почти не осталось, и хотел было закупить хлеба на Большой земле. Константин, предвидя это, вывел свой флот в море, остановил суда с хлебом и пригрозил, что в следующий раз их сожжет. И суда развернулись и отплыли к Большой земле, и больше не возвращались.
Тогда Фрол, посулив немалые деньги, уговорил двух корабельщиков доставить хлеб ночью, но люди Константина перехватили их и сожгли суда. Они горели в ночи, подобно двум факелам, а видевшие это с крепостных стен плакали.
И в Крепости начался голод. Лошадиная голова стоила десять динаров, но и ту скоро стало невозможно купить, и тогда начали есть собак, голубей и крыс. Варили кожаные ремни, сёдла и сапоги. Когда всё это было съедено, над домами не стало дыма, даже и над теми, где что-то еще оставалось, поскольку дым выдавал, что в доме есть пища, и туда приходили разбойники. Те же, у кого еще оставались запасы муки, ели тесто сырым, чтобы не выдать себя.
На восьмой месяц осады в Крепости стали есть людей. Их подстерегали ночной порой на улице, убивали и съедали, особенно детей. Рассказывали, что мать пятерых детей убила своего младенца, чтобы накормить старших, а затем лишилась рассудка. Иные же говорили, что рассудка она лишилась до того, и что, когда варила младенца, была уже безумна. Это подтверждали пришедшие на дым разбойники, которые ужаснулись увиденному и ушли, ничего не тронув. И на улицах повсюду лежали мертвые тела, и никто их не убирал, а напротив, под покровом ночи отреза́ли от них куски мяса, чтобы съесть.
Перебежчики рассказывали князю Константину о положении осажденных, и в один из дней он направил к крепостной стене своего посланника Анисима.