Заскрипит это перо несмазанной осью, заелозит по бумаге, споткнется почуявшим волка конем и предпочтет казенщине теплое слово отец. Первый ли, второй ли – кто озаботится таковым счетом и кто вообще сочтет это заботой? Главное, что – отец. Именно это слово первым слетело с уст сироты, когда дитя в положенное время начало говорить.
Вторым словом было мать, обращенное к благоверной княгине Гликерии, жене князя Юстина. Имея за плечами полную тревог юность – бедную, но честную; непростую, но прекрасную, – княгиня стала для ребенка примером немеркнущего. Мерцанием беспримерного, мерой и пределом.
Ксения
О выборе. Эта глава написана человеком, который одновременно сделал два взаимоисключающих выбора. Речь о Прокопии Гугнивом, описавшем царствование князя-регента Юстина. Описание отличает особый стиль повествования, который кто-то удачно назвал приподнятым. Он так непохож на стиль прочих хронистов.
Много лет назад была найдена удивительная – можно сказать, сенсационная – рукопись. Она озаглавлена Истинная история князя Юстина, написанная Прокопием Гугнивым. В Прокопиевой келье ее заметили в трещине дымохода.
С тех пор как монастырь начал отапливаться одной большой печью в подвале (это произошло еще до Прокопия), келейная печь уже не топилась, и хронист, по всей видимости, решил ее использовать как тайник. Замечу, что реставрация Спасо-Островного монастыря время от времени возобновляется – одному Богу известно, каких находок нам еще ждать…
Хранение рукописи в тайнике не было пустой прихотью автора: она содержит сведения, мягко говоря, противоположные тому, о чем он сам говорил в хронике. Судя по найденному документу, Прокопий собирался его обнародовать. В тайнике же он остался, вероятно, вследствие внезапной смерти автора.
На последнем листе рукописи помещена загадочная приписка. В опубликованном виде она выглядит так:
У Агафонова гроба не обретет пророчества голос никто источник есть сведений о будущем Острова.
Строение этой фразы необычно, и смысл ее темен. Ясно лишь, что она как-то связана с пророчеством Агафона Впередсмотрящего. Но – как?
Итак, украв у Острова предсказания о будущем, Прокопий в то же время обогатил его знаниями о прошлом. Уже из заглавия найденного текста следовало, что история в хронике была неистинной. Поскольку писались две истории параллельно, получалось, что выбор Прокопия осуществлялся одновременно в пользу истинного и ложного.
Отделив в своих писаниях истину от лжи, Прокопий как бы не ставил на этом точки. Возможно, он даже допускал, что с течением лет истина и ложь поменяются местами (такое случалось в его жизни), и предоставил потомкам давать оценки самостоятельно.
Дети, которым предстояло вступить в брак, трех лет от роду были обручены. Они стали поистине украшением Острова, двумя самыми прекрасными цветами нашей земли. Всем казалось, что от их голов исходит сияние, и были они как два маленьких солнца. Появление их на улице в пасмурную погоду разгоняло тучи, так что можно было сказать, что светит сразу три солнца, и они грели всех. Самих же детей, благословенных Парфения и Ксению, согревала их любовь к Юстину и Гликерии.
Если Парфений своим поведением напоминал прочих детей своего возраста, то с Ксенией дело складывалось иначе. Она детских игр не любила и их сторонилась, отчего несведущим и не обладающим тонкостью чувств могла показаться нелюдимой и даже диковатой. На деле же кажущаяся нелюдимость отражала ее внимание не к земному, но к горнему. С младых ногтей образцом для нее являлась Гликерия, светоч целомудрия и чистоты.
Гликерия была второй женой Юстина. Первая его жена Агафья оказалась бесплодна, и оттого князю пришлось с ней расстаться. До этого Юстин и Гликерия пытались излечить Агафью от бесплодия, но так как усилия их оказались столь же бесплодны, сколь и Агафья, Юстину скрепя сердце пришлось взять в жёны Гликерию.
Заботу о Ксении взяла на себя тетка ее Клавдия, коротавшая свои дни на Побережье. Детей, однако, решили не разлучать, и время они обычно проводили вдвоем, то во Дворце, то у моря.
Остается лишь сокрушаться, что не хватает мне умения описать доброту и мудрость людей, взявших опеку над малолетними. Как тут не заплакать о себе, что в Афинах не бывал и в академиях не учился, что груб умом и чувствами низок? Что, наблюдая игры, поначалу не понимал их сокровенной воспитательной сути, когда, играя, скажем, с благочестивой четой в чет и нечет, чудесные чада уже в ранние годы научились отличать одно от другого, в то время как даже отмеченные чинами различают их неотчетливо.